Мамина каракулевая шуба была ей велика и длинна, зато живота совсем не было заметно, а белый пуховый платок, который Травиата бог знает еще когда привезла из Приэльбрусья, был Анечке очень к лицу, хотя и делал ее немного не то что старше, а как бы стариннее.

«Какая же ты у меня красивая, девочка моя бедная. Эх!» – подумал генерал.

– Ты с этим псом поосторожнее, он недавно Юдина покусал.

– Врет он! – выпалил подоспевший хозяин. – Он сам Тома ударил, когда тот на его урода огрызнулся. Том никогда человека не укусит. Без команды.

– Ну хорошо, хорошо. Сами разбирайтесь. Деятели… Ну что, Ань, поехали?

– Ага. Ну пока, парень, давай не кусайся!

Пес, порывавшийся продолжить новую дружбу и остановленный хозяином, проводил Бочажков скулежом и лаем.

– Тебе музыка не помешает? – поделикатничал генерал.

– Нет, конечно.

– Ну-ка, сержант, найди нам чего-нибудь!

Наблатыкавшийся за время езды с генералом Григоров нашел тотчас и не чего-нибудь, а прямо-таки Пасторальную симфонию. Первая часть. Как по заказу.

На КПП генерал вдруг захохотал, напугав Григорова и изумив дочь.

– Я им сказал песком посыпать, чтоб скользко не было, а они вон что… Заставь дурака богу молиться! – пояснил Василий Иваныч. Вся территория вокруг КПП в радиусе метров десяти была покрыта довольно толстым слоем песка, прямо хоть детсад выводи куличики лепить.

– Ань, тебя не укачивает? Можно остановиться, подышать.

– Нет, пап, все хорошо.

Да еще как хорошо-то!

Хотя солнца не было, но морозный день был чудесен, под стать настроению наших героев, потому что и Аня тоже была возбуждена и рада – и примирению с папкой, и тому, что выбралась в конце-то концов на свежий февральский воздух.

На снежной глади выделялись далекие острова, словно две бородавки с волосками, одна побольше, а рядышком маленькая… Вот смотрите, зрительно ведь очень точное сравнение, а по сути дела – совершенная гадость, нисколько ничего не передающая и только поганящая чистую и непочатую красоту. Так часто бывает, потому что тут ведь важна не точность, а… Да нет, точность, конечно, но совсем иная:

Вот таким же наглаженным и накрахмаленным простирался по правую руку Вуснеж, а вдали чернел прозрачный лес, а слева зеленели сквозь иней ели, и почти сзади, как теперь говорят в сериалах спецназовцы, на семь часов, высился над прибрежными березами их рыжий дом, единственный в поселке видный со стороны озера.

– А помнишь, в первую зиму ходили на Острова?

– Помню, конечно. Степка еще штаны сзади прожег, когда грелся у костра. И орал как резаный, пока ты его в снег не усадил. Из-за него никаких шашлыков не жарили, так домой и побежали.

– Ага. А помнишь, я тебе коньячку подлил в чай, как маме, ну чисто символически, чтоб не замерзла, а ты пьяная была вдрабадан!

– Да не была я пьяная!

– Еще как была! Хохотала как сумасшедшая всю дорогу обратно и Степку столкнула с лыжни. Я от мамы такой нагоняй получил, ужас!.. А Степка, дурачок, обиделся, что ему не дали попробовать.

– Он потом сам из фляжки наглотался, уже дома. Вот кто правда напился, мама сразу поняла, уложила его, а он всю постель заблевал. А ты ничего не заметил.

– Ну?! Вот же засранец! Что, сержант? Как тебе нравится – семья алкоголиков?! – И генерал захохотал, а Григоров вежливо осклабился.

Так и проболтали как ни в чем не бывало всю дорогу до города!

Шулешма была похожа на все тогдашние райцентры: по краям еще деревянная, с наличниками, покосившимися заборами, белыми дымами из труб и даже обледенелыми бревенчатыми колодцами, ближе к центру – пятиэтажная и обшарпанная, а в самом центре еще сохранившая несколько купеческих и дворянских особнячков – от ампира до модерна, не представляющих, впрочем, художественной ценности и загаженных советскими учреждениями. Их постепенно заслоняла и вытесняла незабываемая брежневская архитектура – тоска и скука, застывшая в железобетоне и стекле.