(На самом деле все у них как у людей),
Разгорячась, на солнышке сидели,
Ища друг дружке в голове идей,
Поскольку мало есть идей хороших…
– Журнал! – воскликнул Воронель.
– Журнальчик! – радостно захлопала в ладоши
И заскакала непосредственно Нинель.
И вышел номер. Проза – просто Мерас,
Поэзия – с рук Дины Гарнизон.
И драма – о несоответствии размеров
Двух обаятельных, но эрогенных зон.
Потом – дискуссия под руководством старших:
«Йеш трепет или трепет больше эйн?» —
О чем допрос неоднократно трепетавших
Герштейн Ларисы и Наташи Рубинштейн.
Под рубрикой: «Русеют ли евреи?» —
Орлов, Герасимов, б. Сидоров и К°.
«Евреи с точки зренья архиерея» —
Загоскин, Юрьев и отец Дудко.
«Есть ли еврейство?» (круглый стол, закуски
Решили есть, но – пропустив стакан,
Три доктора-гурмана – д-р Агурский,
Любошиц-доктор, Юлий Нудельман).
Полемика: «Еврей – он друг террора?» —
Похожая на слет военспецов:
Пилот Э. Дымшиц, штурман – Дора,
А бортрадист – геноссе Кузнецов.
«Антисемит – антигерой антиромана
С Н. Антигутиной». «Еврей ли Доберман?» —
О чем два мнения. И оба – Нудельмана.
И оба разделяет Нудельман.
На сладкое – подол Каганской, снова
Воздернутый на девичьей красе:
Эссе, в котором ни о ком другом ни слова,
А все слова от автора эссе.
О том же сообщение Бар-Селла.
«Евреи в лагере» – М. Хейфец. «Сесть и встать» —
Вайскопфа, коего б статья имела
Успех, когда б ее еще и прочитать…
Опроверженье Бутмана: что будто
Не Бутман-Бутман, а Небутман он,
И не позволит всяким там… Но подпись… Бутман.
И в скобках – (Бутман. Копия в ООН).
Потом «Замеченные опечатки» —
Читайте вместо Воронеля – Нудельман,
А вместо «Чаплины» читайте просто «Чаплин»,
А вместо Богуславского – роман…
…
Так вот, когда после солидной пьянки
Я аргументы исчерпал до дна,
Я взял журнал, прочел израильтянке:
«Еще… еще…» – сказала мне она.
[Февр. – март 1987]
Александру Вернику
Ладно!
Так и скажи
что лежишь
на железом стелённой кровати.
Здравствуй,
Верник!
нам жить
сколько хочешь, покуда не хватит
сколько надо
и
будем
потом —
– ничего
жизнь
не больше чем дом
на одного.
Здравствуй, Верник!
живем
ну и ладно – живем.
Замечаем ли мы, что живьём
оба
если – вдвоем
и давай допивать
нам на дне —
– здравствуй!
Ты себе
а я
мне
белой сталью застелим постель
красным вином белым вином
мы отметим с тобою
что нам выпало в мире одном
этом самом
и с этой
любовью.
Здравствуй, Верник!
и как это там у тебя —
«лет на мокрой соломе…»
Пью за то чтоб ты жил
не за счастье твое —
– а за то чтоб ты жив!
ничего тебе
кроме.
30. V. 1985, Иерусалим
Памяти Верника
Жил на свете Саша Верник
и дожил до сорока
это
дети
Саша Верник
он дожил до сорока
от звонка и до звонка
как зэка
свои срока.
Был примерник Саша Верник
как поэт и гражданин
Саша Верник
был соперник
честь мундира и штанин
но
любил и мотылька
василька
и сын полка.
Гражданин был Саша Верник
и
поэтому
кругом
награжден был Саша Верник
музой перед очагом
дым отвалит в облака
вслед поэт
исподтишка.
Был пиита Саша Верник
но дожил до сорока.
Напои ты Саша Верник
нас
посредством коньяка
ибо
тридцать семь пока
а
валяем дурака.
Хорошо что Саша Верник
ты дожил до сорока
не дожил бы
Саша Верник
было б жаль здоровяка
мы здоровый любим Верник
даже старый любим Верник
вообще мы любим Верник
но больной – совсем тоска.
St. Jerusalem 2. IV. 1987
На жизнь поэта
Середь пегасых и саврасов
Ивана ибн Калиты
что удивительно, Тарасов
что все-таки – родился ты!
Могли б родиться бобик, ежик,
идея, девка, Кафка в кайф,
могли бы Гитлер (как художник)
и Басин – автором «Майн Кампф»,
могли б родиться хуй уродский,
роман, задумка и глисты,
родился б дубль-Шаргородский,
а все-таки – родился ты!
А мог бы вовсе не рождаться!
В узоре каждых хромосом
хранится Розенберг и Надсон,