Девушки переглянулись между собой. «Понеслась», – пробормотала Надя в стакан. Марина, не желая участвовать в скандале, подмигнула Диме и довольно громко, чтобы он уж точно услышал, сказала соседке, что отойдет в уборную.

Катя медленно оторвала глаза от телефона.

– Ты ко мне обращаешься?

– Да.

– Я Катя.

– Здорово, я Никита.

– Не сказать, что приятное знакомство.

Его угодливая улыбка дрогнула.

– Как грубо, – хмыкнул он, делая над собой усилие. – Что это с тобой, настроение плохое?

– Как рожу твою увидела, так сразу поплохело.

– Ну ты и стерва, – обиделся Никита. – Чем я тебе так не понравился-то?

– Рожа уж больно смазливая. А на ушах что это? Сережки? Миленько. Где взял? В Lady Collection?

Сидевшие рядом парни прыснули от смеха, и это взбесило Никиту еще больше. Его смазливое лицо без улыбки приобрело даже мужские черты, но, стоило ему открыть рот, вся внешняя привлекательность слетела.

– А что это у тебя под боком? Сумочка Louis Vuitton? На барахолке нашла?

Катя засмеялась и довольно искренне.

– Где у тебя глаза? На заднице? Это Hermes!

– Я не обязан разбираться в ваших бабских штучках.

– Ты хотел сказать «в наших»? – продолжала смеяться Катя. – У тебя такое свежее лицо, расскажи, какими патчами пользуешься?

– Кать, – Наташа дернула ее за руку, – прекрати.

Катя замолчала, делая подруге одолжение, но продолжила смотреть на парня напротив с издевкой, которая была еще более унизительна, потому что парировать ее было нельзя. У Кати был редкий дар – она с легкостью выводила людей из себя. Не имея жалости к людским слабостям и горестям, она с каким-то садистским удовольствием давила на их раны и тем больше было удовольствие, чем меньше ей нравился человек. Ее любили и ненавидели одновременно: она была справедлива, она была честна, она была жестока и неуступчива.

По натуре Кожухова не была ни скандалисткой, ни грубиянкой, но за последнее время барьеры, выстроенные вокруг ее детских травм, серьезно истончились. Она плохо спала, становилась импульсивно агрессивной и раздражительной и находила отдушину только в одном удовольствии – в выражении боли, недовольства и непонимания, которые отражались на лицах незаслуженно обиженных людей. Впрочем, было ли это незаслуженно? Во всех них было что-то, что Кате не нравилось на уровне физиологии, что-то, что выводило ее из себя.

Никита что-то сказал себе под нос, и парень рядом с ним жестоко ухмыльнулся.

– Лучше не нарывайся, – встряла Надя, сидевшая рядом.

– Вот именно, – поддержала Ксюша с насмешкой. Она сидела на другом конце стола и испытывала обиду от того, что ее никто не замечал последние пять минут. – Она носит в сумочке нож.

– Кишка тонка, – фыркнул Никита.

Девушки переглянулись.

– Будь тонка, я бы не носила.

– Выебывайся в другом месте. Тебе за это светит уголовка.

– Никит, – одернул его другой парень. – Никит, притормози.

Катя недобро ухмыльнулась. Нет, конечно, она знала, что лучше для самообороны брать перцовку, – ее об этом предупреждал продавец, – но в холодном блеске оружия было что-то романтичное. В том, как оно лежало в руке, как легко вылетало лезвие, какая затейливая гравировка вилась вокруг рукоятки – все в этом ноже заставляло ее трепетать, особенно сейчас, когда зверь внутри нее выл и ломал стены. Хотя перцовый баллончик она все же купила.

Уголовная ответственность ее не страшила. Ее отец в девяностые был… Не лучшим человеком. У него был даже свой послужной список, о существовании которого Катя только догадывалась. Но из девяностых он вышел не только с ним. Сергей Анатольевич крепко сидел в правительстве, продолжал сохранять неплохие связи бывшими бандитами, как и он, плотно обосновавшимся среди элиты страны, и держал контакт с представителями разных силовых структур, моргавших строго по расписанию и именно в тот момент, когда Сергею Анатольевичу это было нужно. Она никогда не боялась ответственности. Только не уголовной.