Стоя перед металлическом щитом, Виви ощущала, как дрожат руки, и боялась ими пошевелить. Ее переполнял ужас от того, что могла показать ей система записи происходившего в капсуле. Она чувствовала, как цепенеет все внутри, присела на корточки и жалобно провыла в пустоту:

– Лила…папа…

Девушка никогда не ощущала себя настолько беспомощной, жалкой и одинокой.

Как невыносимо тяжело не было, но Вивиан должна была, обязана была увидеть своими глазами последние часы жизни сестры, раз ее не было с Лилой рядом прошлой ночью. В память о сестре Вивиан должна была найти в себе силы посмотреть на нее в последний раз.

Поднявшись на ноги, брюнетка рывком открыла щит. Кнопка проигрывателя мерцала красным, как обычно. Вивиан медленно выдохнула, и нажала на нее. Освещение капсулы стало приглушенным. Из щита на стены начало проецироваться изображение.

Вивиан встала в центр комнаты и замерла, глядя, как проходили последние записанные двадцать четыре часа жителей капсулы.

Звуки не записывались, поэтому было неясно, о чем долго беседовали отец и Лила, сидя на диванчике. Они пообедали. На обоих не было лица. Лила постоянно оглядывалась на электронные часы над дверью в стенной сортир. У Вивиан сжалось сердце и пропустило глухой удар: Лила часто так делала, когда ждала конца смены Ви, проверяя, сколько времени осталось до прихода сестры с работы.

Сердце упало, когда Лила начала помогать отцу собираться в ЦОГ, Центр Обслуживания Граждан. Она аккуратно вставила его импланты, стряхнула пылинки с его пиджака и дала в руки трость. Прослезившись, Виви наблюдала за тем, как отец нежно целует дочь в лоб перед выходом. Она улыбается ему своей фирменной нежной улыбкой.

Сестра осталась в капсуле одна. Вивиан от страха и боли неосознанно закрыла глаза, но затем заставила себя распахнуть их.

На изображении, транслируемом на стены капсулы, было видно, как Лила тремя натяжными рывками открывает оконную металлическую пластину. По ее щеке бежит одинокая слеза. У смотрящей запись Виви слеза синхронно падает с щеки на пол.

Лила неуклюже переваливается за окно, придерживая живот, и переходит на террасу. Дальнейшее виднелось смутно, но Виви напрягла зрение и увидела: Лила подошла к самому краю террасы. Ее легкое бежевое платьице развивалось на ветру, как и жидкие длинные волосы. Плечи дрожали. Девушка сделала шаг вперед, и тело пропало из виду.

Вивиан прошептала «нет», наверное, с сотню раз, ударила по кнопке, чтобы прекратить запись, и рухнула на пол. Чувствуя, как задыхается от слез, Ви громко задышала ртом и запустила пальцы в густые короткостриженные волосы, до боли царапая кожу головы, всхлипывая и прикусывая нижнюю губу. Она не могла заставить себя поверить в кончину родной сестры даже после увиденного собственными глазами.

Почему последние слова, которые она сказала Лиле, были так холодны и небрежны? Почему она не могла быть с Лилой такой же открытой, доброй и любящей, какой та всегда старалась быть? Вместо этого Вивиан всегда лишь осуждала ее, даже когда говорила, что все ошибки прощены и забыты. Это было ложью. В глубине души она никак не могла смириться с тем, что произошло с сестрой, и что та ничего не делала для того, чтобы предотвратить все жуткие последствия.

Виви всегда нуждалась в подпитке своего эгоизма, в порыве эгоистичности и озлобленности на жизнь ей постоянно нужно было винить кого-то конкретного в некомфортности и безжалостности внешнего мира, и она бездумно делала из сестры козла отпущения.

Она просто не ставила себя на место сестры, не желала представить себе даже частичку того страшного кошмара, которого ей пришлось пережить. Лила была достаточно зрелой и жертвенной, чтобы не показывать сестре и отцу, насколько было сильным ее потрясение, насколько плохо ей было от постоянно преследовавшей навязчивой мысли покончить со всем этим, избавиться навсегда от гнетущего чувства вины.