Поднимаю руку, жду, пока на меня обратят внимание.

– Да, Марта, – улыбается Иванна.

– У меня вопрос. Вы считаете, общество обязано предоставить безграничные возможности для самовыражения?

– В пределах разумного, конечно же, – отвечает Читков. – Преступники тоже самовыражаются, но о крайних случаях мы не говорим.

– То есть, если не нарушать закон, можно все?

Читков с Иванной переглядываются.

– А почему нет? – пожимает плечами Иванна.

– Сейчас ваша организация, фонд «Соцветие», – говорить, глядя на них снизу вверх, мне неудобно, и я поднимаюсь на ноги, – занимается вопросом гемодов. Насколько я могу судить из интервью вашего коллеги, Мики Савина, вы выступаете за то, чтобы всякие признаки отношения к гемодам как к людям были упразднены.

– Прошу прощения, – встревает Иванна, – но гемоды – не люди.

Прямо как Рик. Согласно заложенной программе.

– Физиология идентична, как вы знаете. И, если бы не дизайн, мы бы вряд ли сходу отличили гемода от человека.

Похоже, никто не ожидал, что разговор пойдет в таком русле. Что из проповеди с согласным киванием и поддакиванием превратится в дискуссию. Несколько человек несмело тянут руки. Девушка в объемном шарфе хмурится и так втягивает голову в плечи, что ее лицо почти совсем скрывается за складками ткани. Иванна вертит в пальцах маркер. Лидка смотрит на меня с испугом, на побледневшем лице яркие губы и глаза кажутся нарисованными.

– Рассматривать вопрос лишь с физиологической стороны было бы неверно, – Читков до сих пор улыбается, и его улыбка фальшивей, чем у Рика. – Скажите, Марта, вы видите в них людей?

– Вопрос не в том, что или кого вижу в них я. Вопрос в том, что или кого видят те, кто их калечит. – Я вспоминаю розовое от ожога лицо в бликах от блесток. Вспоминаю Ксо с негарантийным повреждением – выбитым глазом. – Что или кого видят те, кто их убивает. И те… – Замолкаю на секунду, подыскивая нужные слова, которые не звучали бы столь чудовищно. Вспоминаю последний цех, голову в холодильнике. Другие, мягкие слова не находятся: – И те, кто их ест.

Поднятые руки тех, кто хотел возразить мне, замирают. Жалко нарушать эту тишину. Хочется надеяться, что сейчас вот эти все – и в шарфиках, и в рубашках с попугайчиками, и обычные ребята, забредшие в интересное место на интересную тему – что сейчас они думают. Дружно думают над чудовищностью происходящего, которую так ловко спрятали в новостях, выдав вместо сводок Савина, осуждающего несовершенные законы.

– Давайте так, – Иванна поправляет очки. – Мы знаем, что гемоды – это искусственные организмы, созданные человеком для удовлетворения разнообразных потребностей. И связанные с этим вопросы еще недостаточно урегулированы…

Коммуникатор пищит, я хочу сбросить, но вижу, что от Макса.

– Прошу прощения, срочный звонок, – и нажимаю «принять».

– У нас вызов, – говорит Макс. – Поедешь?

– Я в «Черной рыбе». Выйду к метро, выезжайте.

Вот так, стоит ненадолго забыться…

Автомобили снуют по проспекту, люди проходят мимо. Много их сегодня. Ах, да – пятница ведь!

Стою под деревом, не опасаясь остаться незамеченной: Рик разглядит. Ближайший фонарь моргает нервно – перегорит скоро. Промозгло. Погода испортилась. А может, это я изнутри мерзну от предчувствия всего, что увижу. И от страха, что в этот раз жертвой может оказаться не кто-то из пропавших двадцати шести, а опытный образец А-46. Или А-47, 48… сколько их там на самом деле?

Министерская машина останавливается у бордюра. Запрыгиваю на боковое.

– Что там? Опять?

К счастью, на этот раз – нелегальные рабочие. Четверо отощавших, серых от усталости и недосыпа, но послушных, как телята, гемодов.