Цирцея усмехнулась, просто так ли богиня не назвала имени дочери Зевса, знала и молчала, или просто блефовала. Но она решила сделать вид, что пропустила ее слова мимо ушей.

Да и не смогла бы она что-то ответить, потому что все уже повернулись к Никте, то ли и прежде бывшей на острове, но прятавшейся в темной аллее, то ли появившейся только что тут. Никто наверняка этого не знал.

– Раз вы все в сборе, пора нам поговорить о двух сыновьях Зевса, – заявила чародейка.

– Это о каких же, чуть ли не все юнцы и герои —его сыновья, бедняга Посейдон никогда его не догонит, хотя Амфитрита на все закрывает глаза, и ни одного упрека бы ему не бросила, но у него ничего такого сроду не получится, так о каких сыновьях Зевса речь?

– О первом и последнем, – небрежно заметила волшебница. Я, конечно, не могу утверждать, что Персей был самым первым, но будем так считать, а уж Парис точно оказался последним. Из тех, о ком можно говорить серьезно.

– Парис, – сколько же о нем говорят в последнее время, вот уж точно людям и богам больше делать нечего.

Афина сердилась, потому что ей снился сон о Парисе, в котором тот выбрал не ее, а Афродиту. Богине любви снился тот же самый сон, тут уж Гипнос постарался. Вспомнив его, она загадочно улыбалась. Но сожалела о том, что сон был не с четверга на пятницу, и коварный божок может просто им обеим морочить голову. Афродита не была так легковерна, как Афина.

– Парис и Персей на самом деле очень похожи, – задумчиво говорила Цирцея, которая чувствовала себя старше и выше всех богинь, ее даже Эрида не трогала, словно та могла ей ответить так, что мало не покажется, а уж что о вечно юных говорить?

– Но Персей был первым, тогда и страсти не так накалены, и глупая Даная так невинно страдала, ведь Зевс ее просто обманул, когда проник к ней в темницу, обернувшись золотым дождем. Девица так страдала, что и Гера ее пожалела, а потом, он влюбил в себя Медузу, только представить такое можно было. Тогда и богиня любви оставалась где-то в иных мирах. А вот Парису досталась Афродита. А та могла только ему Елену подарить, так трагедия и превращается со временем в фарс.

– Этому коварному пастушку и Елены много, он с чудовищами не сражался, и Пегаса нам не добыл, – буркнула Афродита, слова Цирцеи ей показались обидными.

– Вот и я говорю о том же, любовь она зла бывает и страшна, войной она закончится, и Афина не станет Трое помогать.

Все повернулись к Никте, словно хотели что-то важное от нее услышать.

– Вот и я говорю, что в наше время без любви как-то интереснее и спокойнее было, – усмехнулась Никта, – но мои дочери ничего слышать не хотят, все стали несчастными, но только о ней и думают, только ею и живут. Словно им жить спокойно надоело.

– Персей спас Андромеду, Парис погубит Елену, но в мире что-то должно меняться, у каждого времени свои герои.

Они, не сговариваясь, взглянули на бескрайнее звездное небо, там парил Персей рядом с Андромедой. Молчали богини, каждая думала о своем. Так прошлое, далекое прошлое на острове волшебницы пересеклось с грядущим. И словно она река выливалась из другой, один великолепный миф следовал за другим.

Они знали о том, что случится, знали и то, что изменить его они никак не могли, если бы и захотели, обязательно остальные остановят их, потому что судьба есть судьба… Все будет так, как и должно быть.

Богини все еще оставались на острове, следили за звездным небом, и говорили теперь о грядущем, потому что именно там каждая из них могла найти еще что-то интересное и важное.

Афине, забывшей о сне, в котором Парис не выбрал ее, хотелось быть справедливой, пока ничего такого не случилось. Но она не могла забыть и простить ему того, что он ее не выбрал.