Мы слышали от местных рыбаков, что в здешних ямах водится крупный карп, и то ли он не брал никакую насадку, то ли ловить его не умели, но тяжелые рыбины лишь дырявили сети местных жителей, попадаясь все же изредка в крепкие капроновые «путанки». Говорят, водится и крупный язь, но мне здесь рыбины тяжелее восьмисот граммов не попадались. Но и на такой улов мы с сыном не могли надеяться в этот раз, поскольку наши легкие карасевые снасти не годились для доночной ловли или для ловли в проводку. Да и не это было главное. Второй лишь раз в жизни сын брал в руки удочку. А в первый приход к реке его поплавок впустую топили нахальноглазые юркие чики-верховки и воровали насадку. Ванька в досаде хлестал по воде бамбуковой удочкой-коротышкой и наливал слезами глаза.

Забрасываем снасти рядышком, у береговых кувшинок. Но сказать «забрасываем» было бы, наверное, слишком сильно, поскольку Ванькин крючок с крутой манкой то цеплялся за кубышку, то попадал под куст. Еще и еще раз демонстрирую сыну, как забрасывать, и с удивлением чувствую досаду оттого, что некогда самому ловить… Уж не азарт ли меня взял из-за поклевок мелочи? И это после щук полупудовых (была и пудовая с гаком), окуней тяжелее двух килограммов, леща на три с лишком?! Да и мало ли было поймано крупной красивой рыбы? Опомнившись, помогаю сыну.

– Вот так отводи руку. И не леску вперед отбрасывай, а удилищем подавай. Оно спружинит и само забросит. Как вичкой комок глины.

– А как это?

Нет, они, наверное, уже не знают, что такое со свистом залепить хлестким ивовым прутиком катыш свежей глины куда-нибудь в поднебесье, в худшем случае – в окно…

Ну, вот и поплавок сына все чаще приводняется на полную длину лески. А вот уже и первая поклевка.

– Ура-а! – выбрасывает Ванька далеко в траву чику. Может быть, одну из тех самых, что обманывали его в первый раз. Пошло дело… Причем – немногим хуже, чем у меня. Но поскольку опарыша брать в руки он отказывался, то ловил большей частью верховку, редко – уклейку. У меня тоже шла не волжская сорога, но из спичечного коробка бы высунулась…

– Может, Ваньк, на окуня поохотимся?

– Давай! – загорается сын, но тут же поправляется. – Только отцеплять окуня сам будешь.

– Договорились, но первого поймаю я.

Поспорили с сыном. Насадили червей, приготовленных для хваленых карасей, и забросили снасти. Но как бы я ни хитрил, ловя и со дна, и в полводы, и, забрасывая, прикусив язык, точно в дальнее окошко среди кувшинок, первый окунь оказался Ванькин, а я тягал сорожек, почему-то забывших, что летом вкуснее мучное или опарыш. Не поймешь их…

– Бог в помощь, – послышалось откуда-то сверху. Там стояли два паренька. – Как рыбалка?

– Да, балуемся, – неопределенно мычу я с ужасом, что парни увидят мой улов взрослого человека.

– А можно тоже попробовать?

– Так мелочь же.

– Все равно интересно.

– Ну, валяйте вон его удочкой, а он поужинает пока.

Они по очереди с увлечением тягают мелкую рыбешку и отрываются с трудом лишь, когда сын не на шутку взбунтовался, дожевывая копченую колбасу.

– Да я и есть-то не хотел. Буду рыбачить!

– На, держи, рыбак, – нехотя возвращают снасть парни. – А мы пойдем сено грузить. Искупаться приходили, – почему-то объясняют они и уходят, так и не искупавшись…

Обратно мы неслись уже в ночь. В лица колко тыкалась мошка, ледяной туман лежал в росных низинах, где бродили, спотыкаясь о кочки, зачарованные коростели-дергуны. Заря давно опала за дальний лес, и теперь лишь отливала в высоком небе прозрачной зеленью, над которой в черном тяжелом бархате проглядывались звезды. Ночь, летняя ночь, пахнущая мокрыми лугами, свежим сеном и ромашкой, неслась нам навстречу. И не было ничего лучше этого быстрого ее скольжения в знобкой и неподвижной тишине. Сын, замерев, молча, глядел вперед. Его легкие волосы, пахнущие тем же сеном, щекотали мне подбородок, отдуваясь встречным потоком.