Когда я остро нуждаюсь в них – они рядом. Мои друзья не пойдут за меня в огонь и в воду, не предадут свои семьи, не разорятся ради меня, не отрежут себе руку. Но всегда подставят плечо. Они мои психологи, кредиторы и советчики. Они знают всю мою жизнь, все мои беды, грехи, радости и успехи. Они вплетены в канву моей жизни. Они любят и жалеют меня. Сами они в меньшей степени дают повод жалеть себя по двум причинам. Во-первых, все они мудрее меня по жизни и умеют воспринимать ее более философски, чем удается мне. Во-вторых, никто из них не одинок. Все они пары. И все удачные. Одна из них – это Вера и Сергей.

С Верочкой Голубевой мы познакомились на первом курсе на картошке, куда отправляли на целый месяц весь набранный поток студентов. Я, родившаяся в ближайшем пригороде Питера – тогда Ленинграда, всю жизнь просидевшая за уроками и любимыми книжками, почти незнакомая с подростковой тусовочной жизнью, чувствовала себя жуткой провинциалкой в окружении «продвинутых», не закомплексованных ровесников. Кровать Верочки была как раз напротив моей, когда мы жили в бараке на картошке. Увидев ее в первый раз, я была совершенно очарована. Невысокая, изящная, очень красивая, женственная и, главное, совершенно необычная девочка. Единственная дочь очень высокопоставленных родителей, которую привозили в совхоз на машине, всегда изумительно одетая, из поездок домой привозившая множество предметов, улучшающих комфорт нашей барачной жизни. При этом у нее не было ни тени явного высокомерия: дружелюбная ко всем, она очаровала меня. Я смотрела на эту представительницу советской золотой молодежи как на отсвет какого-то другого мира, который был настолько далек, что даже не манил…

Она жила в районе города, который был ближе всего к этому пригородному совхозу, поэтому на выходные она отправлялась домой и несколько раз приглашала меня вымыться и переночевать.

Я впервые увидела финскую мебель и сантехнику, японскую посуду в ежедневном обиходе. Поразилась, как, оказывается, все это удобно, продуманно, как облегчается повседневность. Причем было видно, что никакого фетиша из этого не делается. Просто родители имели к этому доступ, могли себе это позволить и получали от этого удовольствие. Ложась спать, она подошла ко мне в шелковой умопомрачительной ночной рубашке с двумя флаконами духов с вопросом: «Чем душиться будем на ночь?»

Французские духи я даже никогда не видела. А то, что на ночь можно тратить духи, да еще французские, было выше моего понимания.

Мы были в разных группах и на разных потоках, поэтому совсем не общались в институте и, встречаясь в коридорах, просто здоровались.

Мне всегда было приятно смотреть на нее. Она очень красиво и необычно одевалась, и это делало ее заметной в любой толпе. Высокая кичка, накрученная из темных блестящих волос прямо на макушке, глаза такого же цвета, всегда широко раскрытые, как будто в удивлении.

Все ее платьица, юбочки и кофточки были настолько милы и привлекательны, настолько ей шли и выделялись на общем фоне, что сразу притягивали взгляд. Я до сих пор помню ее вязаное, плотно облегавшее ее очень женственную фигурку коричневое платье, на котором были вывязаны осенние – желтые, красные и зеленые – кленовые листья. Позже выяснилось, что все это результат фантазии и золотых рук ее самой и мамы. Конечно, возможности семьи также играли свою роль. Много лет спустя Верочка показывала мне несколько отрезов чудесных тканей, привезенных ее отцом из своих зарубежных командировок и сохранившихся невостребованными. Ему всегда давались указания не покупать одежду, потому что обязательно купит совсем не то, что носят его девочки – жена и дочь. Одобрялись ткани, пряжа, дорогие мелочи.