Через пару минут мы уже были на нашей освещенной улице. Снег продолжал идти, но, казалось, природа не одобрила происшедшего, чуждого той красоте, которую она подарила, и погода начала меняться. Поднялся ветер, сметая кружево с крон; снег стал колючим, легкий мороз ослабевал все больше, – проступало предчувствие оттепели.

«На дорогах будет кошмар завтра», – уныло подумала я.

Дома я еле добралась до постели и, несмотря на изрядную порцию полученного перевозбуждения, уснула как убитая, чего со мной давно не случалось.

Утром в суете сборов яркость происшествия стерлась, но было ощущение другого состояния жизни: фоном все время проступала картина стройной женской ножки в лакированной вечерней туфле, и я совершенно не знала, что с этим делать.

Двигаясь в плотном утреннем потоке машин, я продолжала размышлять, сто́ит ли нанести визит в полицию: ведь ни одного факта! Кроме рассказа о моем вечернем приключении, мне принести нечего. Записная книжка, которую я нашла и успела мельком просмотреть, была совершенно новой и совершенно пустой. Ни одной записи, надписи, подписи и всего прочего, именуемого словами с этим корнем. Более того, как часто бывает у новых книг, красивая кожаная обложка была продублирована легкой бумажной, которая совсем размокла от снега: я не прикасалась к предмету голыми руками, но у меня были большие сомнения, что какие-либо другие отпечатки пальцев могли сохраниться на вымокшей бумаге.

Но, надо признаться, была еще одна причина, по которой я убеждала себя в бесполезности этого визита: я очень боялась. Я прекрасно помнила охвативший меня ужас, а любой публичный рассказ о моем приключении открывал меня как свидетеля. «Знают два, знает свинья», – вспомнила я. Я живу одна в большом доме, на довольно глухой улице. Сигнализации у меня нет. Поэтому я очень боялась даже намекнуть кому-нибудь, что стала свидетелем преступления и видела преступников… И хотя я ничего толком не поняла и даже опознать бы никого не смогла – но попробуйте расскажите это тем двоим! Сильно сомневаюсь, что им это понравится и что они оставят этого са́мого свидетеля, да и саму ситуацию, на произвол судьбы. Короче, страх прочно укоренился во мне.

Но, понятно, оставлять этого тоже нельзя. Я искала способы сообщить об увиденном. Можно написать анонимное письмо в полицию с описанием события вчерашнего вечера – но это будет еще более бесполезно, чем визит. Можно поговорить по телефону, не называя себя и объяснив почему. Это пока мне нравилось больше всего. Но здесь есть опасность попасть на какого-нибудь недобросовестного или, напротив, особенно добросовестного дежурного, который не соединит анонима со следователем. И вообще телефон в наше время прослушать ничего не стоит, если кто-то задастся этой целью.

В общем, я не знала, что делать. А если не знаешь, что делать, надо у кого-нибудь спросить.

Я решила поговорить с друзьями.

У меня есть друзья! Я не знаю в точности, что означает это слово: «друзья». Когда его употребляют в разговорах другие люди, мне не всегда кажется, что его можно применить к моим друзьям.

Мои – это несколько семейных пар, с которыми мы связаны многими годами жизни. Мы не очень часто звоним друг другу, еще реже видимся. Я даже периодически забываю поздравить их с праздниками и днями рождения. Потом звоню, извиняюсь, стараясь посмешнее выставить себя в этой ситуации. И они смеются вместе со мной, прощают мне не только это, но и мою взбалмошность, возбудимость, мои жалобы, слезы, забывчивость – и много еще всего, за что меня приходится прощать! Мне с ними всегда есть о чем поговорить, и говорится легко. Можно поразмышлять о жизни и посетовать на нее, поплакаться на беды и печали. Теперь, когда мужа больше нет, это – мои тылы, и я стараюсь не беспокоить их слишком часто своими проблемами.