Не знаю, разберешь ли ты мой почерк, уж больно сильно трясет. Меня ждет долгое путешествие, через шесть часов я буду в Майами, после первой пересадки в Вашингтоне, а там мы сядем на другой самолет и полетим в Тегусигальпу. В самом названии уже чудится что-то волшебное. Я думаю о тебе, сейчас ты, должно быть, едешь домой. Крепко обними за меня твоих родителей, я тебе напишу, расскажу о своем путешествии, ты тоже береги себя, мой Филип…

Сьюзен,

я только что вернулся домой, родители с расспросами не приставали, думаю, все поняли по моему лицу. Я корю себя за то, как вел себя в аэропорту, мне следовало уважать твою радость и твое желание уехать отсюда, ты совершенно права: не знаю, хватило бы мне мужества уехать, если бы ты предложила. Но ты этого не сделала, по-моему, это к лучшему. Не очень понимаю, что означает эта последняя фраза. Вечера без тебя кажутся такими долгими. Я отправлю это письмо на адрес Корпуса Мира в Вашингтоне, оттуда его перешлют тебе.

Я уже очень сильно по тебе скучаю.

Филип

…Я снова взялась за бумагу и карандаш, небо залито потрясающим светом, ты никогда такого не видел, да и я, впрочем, тоже… Здесь, над облаками, я любуюсь настоящим закатом, это совершенно сумасшедшее зрелище. Мне до смерти обидно, что тебя здесь нет и ты не видишь то, что вижу я. Забыла тебе сказать кое-что очень важное: по-моему, я буду чертовски по тебе скучать.

Сьюзен

15 октября 1974 года

Сьюзен,

прошло уже три недели после твоего отъезда, а я все еще не получил даже твоего первого письма, наверное, оно путешествует где-то между тобой и мной. Наши близкие частенько спрашивают меня, нет ли от тебя новостей, так что, если я вскорости ничего от тебя не получу, придется что-то выдумывать…

15 октября, немного позже

Филип,

долетела я ужасно. Мы проторчали четыре дня в Майами, ожидая, когда придут два контейнера с продовольствием и откроется аэропорт Ла-Сейбы, где мы планировали сделать пересадку. Я хотела было воспользоваться этой задержкой, чтобы посмотреть город, – размечталась! Наше подразделение поселили в ангаре, где мы и провели все это время. Трехразовое питание, душ два раза в день и походная койка. Интенсивные курсы испанского и первой помощи. Почти как в армии, разве что сержантов нет. В итоге мы долетели на DC3 до Тегусигальпы, а оттуда на военном вертолете нас доставили в Рамон-Вильесла-Моралес, на крошечный аэродром близ Сан-Педро-Сулы. Это невозможно себе представить, но с воздуха кажется, что страна подверглась массированной бомбардировке. Километры и километры опустошенных земель, остовы домов, разрушенные мосты и стихийные кладбища почти повсеместно. Мы летели на небольшой высоте и видели руки, торчащие из грязи и словно бы тянущиеся к небу, а рядом бесчисленные трупы животных, застывшие брюхом кверху. Вонь стоит чудовищная. Дороги разрушены и смахивают на ленточки, небрежно снятые с растерзанной упаковки. Вырванные с корнем деревья валяются грудами. Количество погибших никто не подсчитывал, но их тысячи. Кто знает, сколько под этой грязью погребено трупов? И как уцелевшие найдут в себе силы выжить в этом кошмаре? Здесь нужны сотни людей для оказания помощи, а нас в вертолете было всего шестнадцать.

Скажи мне, Филип, почему наши великие державы отправляют людей воевать легионами и не могут послать хотя бы горстку добровольцев для спасения детей? И сколько нам нужно времени, чтобы понять такую простую истину? Филип, тебе я могу признаться в очень странном ощущении, которое не покидает меня: здесь, среди разрухи и мертвецов, я, как никогда, чувствую себя живой. Что-то во мне изменилось, отныне жизнь для меня не право, а привилегия. Я очень тебя люблю, мой Филип.