Обнаружив пустую клеть, старая Фатьма, нарвавшая индюшатам крапивы, обрушила свой гнев на нерасторопных служанок, занятых прополкой огорода:

– Индюшатам пора крылья подрезать, я сколько раз твердила об этом! А вам что говори, что не говори – все одно!

Подбоченившись, Фатьма помолчала, свирепо раздувая ноздри и шевеля густыми бровями, затем, кипя негодованием, закричала:

– Ну кто так грядки пропалывает, а? Завтра же опять бурьян поднимется! Под корень, под корень их срезайте! Безрукие! Лентяйки никчемные! – и, по привычке обвинив служанок во всех мыслимых и немыслимых прегрешениях, она призвала Дину и, оглядев ее с головы до ног, возвела к небу такие же водянистые, как у Кази-Магомеда, глаза:

– Аллах! У всех невестки как невестки, а у меня одно наказание! За что мне это? Ты чего это вырядилась? Думаешь, ты девица на выданье?

Дина, потупившись, запахнула вышитый узорчатый кафтан, накинутый поверх серого платья, подпоясанного широким кожаным ремнем с серебряной пряжкой, и молча поправила на голове украшенный бисером белый шелковый платок. Старуха гневно пошевелила густыми бровями и, пожевав губами, неопределенно махнула рукой в сторону речки:

– Без выводка не возвращайся! И смотри у меня, не вздумай торчать под орешником! А то я тебя знаю – часами болтаешься на берегу почем зря!

В высоком, выцветшем от зноя небе в обманчивом оцепенении парили орлы. Неутомимые жаворонки заливались на все лады чистыми, звонкими голосами, которые легко растекались и таяли в горячем неподвижном воздухе. Душное марево колыхалось перед глазами, сковывая, обволакивая пьянящим медвяным ароматом цветов, смиренно клонивших головы под жгучими лучами августовского солнца. В траве оглушительно стрекотали кузнечики, зелеными брызгами выскакивая из-под ног и разлетаясь в разные стороны.

Поравнявшись с кукурузным полем, Дина решила передохнуть в призывной тени крепких, неудержимо устремленных ввысь мощных стволов, плотной зеленой стеной тянущихся до самого леса. Широкие волнистые листья кукурузы с острыми, как нож, краями тоже бессильно никли от жары, зато под ними было свежо и прохладно. Девушка с облегчением нырнула в спасительную тень и остановилась как вкопанная, наткнувшись на знакомый взгляд синих глаз: вчерашний пленник, без колодок и цепей, умоляюще прижав палец к губам, тревожно следил за ней. Дина оцепенела. «Сбежал!» – пронеслось в голове.

– Не кричи, пожалуйста… не бойся, – голос мужчины, сначала робкий и тихий, звучал все увереннее.

Ошеломленная, Дина осталась неподвижна, даже когда он протянул руку и шелковый платок, обшитый по краям бисером, тихонько звякнув, покорно соскользнул с ее головы. Несмело улыбаясь, он медленно провел по заплетенным в косы густым волосам, горячая ладонь скользнула по плечам и легко коснулась холмиков груди. Мужчина порывисто привлек ее к себе и, сжимая в объятьях, стал покрывать поцелуями испуганные глаза цвета спелой сливы с острыми стрелками пушистых ресниц, загорелую юную шею и едва оформившуюся ослепительно-белую грудь. Охваченная каким-то непонятным томлением, Дина понемногу погружалась в забытье, но резкое карканье вороны, низко пролетавшей над кукурузным полем, привело ее в чувство. Открыв глаза и осознав, что она в объятьях постороннего мужчины, Дина, обезумев от ужаса, отчаянно рванулась и высвободилась из крепких рук, но, быстро перехватив тонкую кисть, он остановил ее и, нежно обхватив сзади, зарылся лицом в растрепанные волосы. Убаюканная ласковыми словами, Дина прикрыла веки, постепенно поддаваясь сладкой истоме, но вдруг он напрягся и резко отстранился. Дина очнулась и окаменела: перед ней, выпучив блеклые водянистые глаза, стояла свекровь. Недоумение на ее одутловатом лице сменилось изумлением, кустистые брови задергались, как большие щетинистые гусеницы, и поползли вверх – выронив хворостину из рук, она повалилась на колени и, в кровь раздирая себе лицо ногтями, страшно завыла: