Из тех, что нам на плечи лягут,
Наш с миром сим скрепив союз…
К такой поре, к тем давним нам
Теперь испытываю зависть:
Тогда лишь предстояла завязь
И чаша лишь плыла к губам.
А нынче пьём и жаль глотка,
Поскольку не бездонна чаша
И бесконечно коротка
Превратная дорога наша.
* * *
Дней разноликих вьётся череда,
Приходит срок – пустеют города
Улыбок, встреч и долгих разговоров,
Согласья тихого и молчаливых взоров.
Но я земли не уступлю ни пяди
В том нежилом и опустевшем граде
И не сожгу его, и не разрушу —
И ничего, что было, не нарушу.
Он будет мною охраняем свято.
Я помню краски каждого заката.
Я буду приходить туда в мечтах,
Распугивая оголтелых птах,
За долгий срок привыкших к запустенью,
И, наклоняясь к каждому растенью,
Касаться лепестков в знакомых крапах,
И медленно вдыхать забытый запах.
* * *
Опять мы днём вчерашним бредим,
Тем, что неслышим и незрим,
Минувшее сквозь память цедим,
Минувшего вдыхаем дым
И в то, что ливнями размыто,
Ветрами порвано в клочки, —
Во всё, что жито-пережито,
Глядим, как в тёмные зрачки, —
И блещут высохшие реки,
Давно угасший луч игрив,
Пока не опустились веки,
Зрачки бездонные прикрыв.
* * *
А лес весь светится насквозь —
Светлы ручьи, светлы берёзы,
Светлы после смертельной дозы
Всего, что вынести пришлось.
И будто нет следов и мет
От многих смут и многой крови,
И будто каждая из бед
На этом свете будет внове.
Вот так бы просветлеть лицом,
От долгих слёз почти незрячим,
И вдруг открыть, что мир прозрачен
И ты начало звал концом,
И вдруг открыть, что долог путь —
И ты тогда лишь не воспрянешь,
Когда ты сам кого-нибудь
Пусть даже не смертельно ранишь.
* * *
И всё равно я буду помнить свет.
И в пору тьмы, и на пороге смерти
Я не скажу, что в мире света нет,
А если и скажу, то мне не верьте.
Сплошная тьма у самого лица.
Но стоит сделать два нетвёрдых шага,
И вот уж под лучом струится влага
Какого-то лесного озерца.
Мираж и сон? Воображенья плод?
И ночь кругом, и свет совсем не брезжит;
Но значит, где-то день и солнце нежит,
И огненно настурция цветёт.
* * *
Измена, смута, изгнан, взят под стражу…
Аукаюсь с тобою древней, Русь.
А вот с собою связи не налажу
И до самой себя не достучусь.
И что мне до терзаний Аввакума?
Глаза б закрыть, плотнее сжать виски
И наконец понять, додумав думу,
Чему верна до гробовой доски,
Чему служить, чтоб стало всё прозрачно
И осветился предстоящий путь,
А может, так и есть, и в том лишь суть,
Что многолико всё и многозначно.
А может, в том великое из благ,
Что, хоть и жизнь не из сплошного света,
Но и темницы абсолютной нету,
И не бывает непролазным мрак.
Но так хочу незыблемых границ
И чёткости, и чтобы не рябило,
И чтоб средь многих мне приятных лиц
Не стёрлось то, которое любила,
И чтоб средь ста занятий, слов и дел
Не измельчало то, с чем связан кровно.
Я обнимаю этот мир любовно.
А он не прост – не чёрен и не бел.
И нет недвижных и надёжных вех.
Всё сметено и сдвинуто, и смыто:
Где нищенство, где роскошь, где избыток,
Где чистота, где праведность, где грех.
И как неслышно, плавно, без рывков
Подчас одно в другое переходит,
И из конца начало происходит
Невидимо, как смена всех веков.
* * *
Существует та черта, за которой нива Божья,
А для смертных – пустота, немота и бездорожье.
Всё туманно, что до нас, и туманно всё в грядущем,
И равно неясно всем – впереди, в хвосте идущим.
И прекрасна, и редка роль пророка и провидца,
Но насущнее пока неподкупность очевидца,
Свято верящего в свой драгоценный горький опыт
Отличать добро от зла, от веселья стон и ропот.
* * *
Когда садилось солнце в пять,
В те снежные недели,
Всё то, о чём нельзя мечтать,
Случалося на деле.
И я, приемля все дары,
Растерянно молчала,