– Денег он, значит, никаких не оставил? Удобно устроился! Предусмотрел похороны, но не деньги на них. Решай, конечно, как знаешь, но мой тебе совет: давай выпьем за его упокой и забудем про все это. Ты все-таки ему не родственник и даже не друг. И денег он тебе никаких не оставил для выполнения своего поручительства. Так что положимся на милосердие Господа, он упокоит его душу, – они ударяются стаканами и выпивают до дна. Андрей обмяк на стуле, задумчиво таращась в окно: на улице снова начало моросить, и мелкие капли дождя приглушенно стучали по косому карнизу.

– Грустно, конечно, но ведь мертвым – все одно? – задумчиво произнес Андрей, вздыхая. – Живым нужно думать о живых.

– Верно, – размыто кивнул Дмитрий, с трудом удерживая отяжелевшую голову на весу. – Что-то я это, того… Перебрал чутка… Пора бы мне, наверное… Вызовешь мне такси до дома?..

– Да. Засиделись мы с тобой.

– И о нем не думай, ну, я про этого мужика… Некрасиво все это выходит… Не по совести… Знаешь, если уж так ему было нужно, мог бы набраться смелости и поставить в известность… Я другое говорил, но теперь… Так в обход и правда подло поступать… Не по-мужски…

– Верно говоришь, – согласился Андрей, набирая номер такси. Дмитрий встал из-за стола и, пошатываясь от кренящей в бок пьяной тяжести, направился в уборную. Ветер свистел сквозь ставни, ударяя изморосью в окно. Монотонно гудел холодильник за спиной. В динамике телефона, после треска и нескольких гудков, Андрею ответил отстранённый женский голос автоответчика: «Здравствуйте! Вы позвонили в службу такси. К сожалению, все операторы на данный момент заняты. Вы можете оставить себя. Сообщение. Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте!». Андрей отстранился от телефона, конечности онемели от страха, заставляя его прикладывать огромные усилия для каждого движения, словно большинство сигналов, поступающих по нервам, обрывалось на половине пути, не обнаружив достаточного заряда энергии. Дверь в комнату медленно, беззвучно открылась, он чувствовал за спиной расширение пространства и беззащитность перед отсутствием границ, как будто часть фигуры стерли, открыв замкнутую систему и впустив в нее ужас чего-то беспредельного, неохватного, невозможного для осмысления. Он силился встать, повернуть голову, закричать, сделать хоть что-нибудь – но выходило у него только тихое мычание, похожее на стон от отчаяния. От напряжения кололо в груди, в легких не хватало воздуха, они стягивались, как вакуумные мешки, оставляя все меньше объема для вдоха…

Андрей проснулся, жадно хватая воздух; по лбу скатывались капли пота, растворяясь в бровях. Он оттянул одеяло, впуская прохладный комнатный воздух – жар от вспотевшего тела сменился на обволакивающий холод. С момента смерти Михаила прошло около полутора недели, но для Андрея все равно что один долгий, вязкий и бессонный день: кошмары так измучили его, что он практически полностью лишился сна, а если и засыпал под действием корвалола или снотворных препаратов, сновидения пресыщенные тревогой, страхом и напряжением так изматывали его, что просыпался он разбитый и измождённый, не понимая, спал ли он толком или просто периодически проваливался в липкий бред, барахтаясь в отчаянном желании выплыть наружу, пробудиться – только вот после пробуждения никакого облегчения все равно не наступало, словно из сковывающей, ледяной воды он выбирался на горячую сушу под знойным, обжигающим солнцепеком недосыпа. Андрею казалось, что время застыло в развитии, воспроизводя каждые сутки в скрещивании с предыдущими, тем самым все сильнее искажая их, формируя больных, изуродованных гибридов, сотканных из усталости и волнений. Он начинал постепенно терять над собой контроль, засыпая за столом на работе, в общественном транспорте, иногда – в душевой или уборной, а просыпаясь не всегда понимал, где находится, продолжает ли спать или действительно проснулся. В определении реальности ему помогали разве что наручные часы: он несколько раз смотрел на них, сверяя время, поскольку во сне оно всегда менялось случайным образом. Несколько раз, правда, это сыграло с ним злую шутку – проделывая такие сверки во сне, Андрей впадал в сонный паралич или же сон сворачивался так резко и неожиданно, что он чуть ли не вскакивал от испугу; из-за этого он стал реже обращаться к часам, боясь усиления кошмара или резкого, как выхлоп пробки, пробуждения. Да и желание разобраться в происходящем со временем как-то само по себе отпало, по всей видимости из-за крайней степени изнурения – он становился похожим на призрака самого себя, ссутулившийся, с набухшими мешками под глазами, блуждающими где-то не здесь, словно только-только цепляясь за очертания предметов, но в остальном смотря куда-то дальше, сквозь них, в неопределенность бессвязных, измотано роившихся в пожирании друг друга мыслей; двигался он медленно и вяло, не мог ни на чем концентрироваться дольше чем на минуту и по любому малейшему поводу раздражался.