Вопреки всему, что было написано в документах из клиники, Мия хотела жить.

Просто это было невозможно – мир был заполнен густой вязкой ненавистью, так что в нем не оставалось места даже для воздуха. Постепенно она поняла, что источник этой ненависти – она сама. Это была хорошая новость: значит, ненависть можно контролировать. Можно даже сфокусировать ее на чем-то одном, чтобы освободить себе немного пространства для жизни.

Проще всего было бы возненавидеть Эштона. За то, что случилось с их сыном. За то, что у них вообще родился ребенок. За то, что она почувствовала, когда, сидя пьяной на унитазе, наткнулась в зеркале на его жадные глаза.

Но еще в клинике Мия поняла, что не может этого сделать. Эштон смотрел на нее так, словно помнил ее целиком – прошлую, настоящую, такую, какой она очень хотела быть и какой уже никогда не станет, – и это было единственным, что связывало ее с жизнью. Он держал ее за руку, не давая утонуть в ее же собственной ненависти, и хотя – она видела – захлебывался в этом мутном потоке, ни за что не соглашался ее отпустить.

Тогда она выбрала ненавидеть сына. Вернее, ребенка – любого ребенка, который мог бы встать между ними и заставить сделать выбор заново. Она боялась, что в следующий раз Эштон выберет не ее.

В день, когда она ушла на работу, оставив его над остывающей горой сладких вафель, которые он не ел никогда, а тем более на завтрак, она отсмотрела пятьдесят четыре голографические анкеты подряд, не отрываясь и не выходя на обед, только глядя иногда на часы и подгоняя секунды, пока, наконец, не настало тридцать шесть часов с момента получения номера. Тогда она вытащила из сумки коммуникатор, отключила бесшумный режим и, отгоняя пропущенные звонки и сообщения Эштона, как мелкий мусор с поверхности воды, набрала регистратуру Северо-Западной клиники Колфилд.

Когда бесполый цифровой голос повторил дату и время назначенного аборта, Мия почувствовала, что улыбается. Она была совершенно счастлива.

До клиники Колфилд нужно было ехать с одной пересадкой. Мия вышла на Рио-Гранде и вдохнула полные легкие влажного после дождя осеннего воздуха. Закатное солнце заливало перрон, отражаясь в прозрачном куполе и окутывая редких пассажиров золотистой дымкой. В небе медленно кружила большая птица с длинными острыми крыльями, что-то высматривая в парке неподалеку.

Мия удивилась. В центральной части мегалополиса птиц почти не было, и даже на озере им с Эштоном за всё время удалось увидеть разве что пару уток.

Солнце село за небоскребы. Подошедший пневмопоезд спугнул птицу, и та взлетела повыше, растворившись в темнеющем небе. Мия привычно устроилась у окна, чтобы смотреть на вечерние огни мегалополиса. Но как только пневмопоезд набрал скорость, она вдруг закрыла глаза и снова увидела птицу, парившую над осенним парком.

На ресепшн ее встретил молоденький администратор в белоснежной хрустящей рубашке.

– Добро пожаловать в Северо-Западную клинику Колфилд, – произнес он, слегка поведя шеей, чтобы высвободить кадык из-под слишком жесткого воротничка. – Вы уже являетесь нашим клиентом?

Мия кивнула и сочувственно улыбнулась, прикладывая палец к углублению на стойке. Интересно, сколько часов в день парень вынужден проводить в этой рубашке, которая наверняка ощущается как удавка, но транслирует спокойствие и уверенность, так необходимые всем пациентам.

Администратор взглянул на экран и поднял на Мию приветливую ученическую улыбку.

– К какому специалисту вы хотели бы записаться, госпожа Дювали?

– Вы не поняли, – мягко сказала Мия. – Я уже записана. 7:30, процедура прерывания беременности.