Хорошо, что пришла именно она. Непосредственная энергия ребёнка, которому можно простить любую шалость, вдохнула в художницу радость. В жизни всё непредсказуемо, и нужно быть отважным путешественником, чтобы использовать любую возможность получить вдохновение.

Пока Ма́рика приготовила кусок холста, приложила и натянула его на подрамник, Ли́са выпила две чашки какао с молоком, съела творог и две булки, нарезала бутерброды с колбасой и сыром на обед, обошла все углы мастерской, задавая бесконечное количество вопросов: «Ма́рика, а где твои картины? А зачем такие большие окна? А почему у тебя белые шторы? А ты рисуешь то, что видишь из окна? Ой, там ничего интересного. А зачем тебе два мольберта? Ой, у тебя их не два. А ты меня будешь рисовать целиком, в рост? Или одно лицо? А почему ты решила рисовать портреты? А ты в детстве тоже рисовала?»

– Поела, наговорилась, а теперь садись, и я тебя буду рисовать, – Ма́рика встала у мольберта.

Притихшая Ли́са уселась на единственный стул с высокой резной спинкой, который напоминал трон еще и потому, что стоял на возвышении. Свет из окна погрузил модель в медовое облако. Дреды отбрасывали резкие тени на острое лицо девочки, создавая эффект лесной нимфы. Солнечный свет осветил редкие веснушки, глаза из темно-синих стали бирюзовыми, губы растянулись в неуверенной улыбке.

Ма́рика начала быстрыми движениями угля рисовать девочку.

– Ой, я же хотела губы накрасить, – испуганно сказала Ли́са. – Ты меня уже начала рисовать? Сейчас, я быстро.

– Не надо. У тебя красивые губы, и цвет естественный, прекрасный. А почему тебя зовут Ли́са?

– Это сокращенно от Луи́зы. Луи́за, Ли́за. Но мне Ли́за не нравится, как будто я хожу и всё лижу.

– О, господи, неужели это для тебя так важно?

– Конечно. Когда я была в детском саду, меня дразнили, показывая язык: «Ли́за – обли́за».

Ма́рика засмеялась, представляя, как девчонке было обидно, а другие дети этим пользовались и дразнили её.

– Ты мне задала столько вопросов. Хочешь, я на них отвечу?

– Конечно! Я же первый раз в такой мастерской. Тут так прикольно.

– Мастерские у художников специально с большими окнами, чтобы было больше света. Кстати, и потолки высокие.

– А это я знаю почему.

– Ну, расскажи.

– Чтобы большие картины можно было рисовать, – Луи́за была счастлива, что может показать свои знания.

– Ну, тогда, может быть, ты знаешь, для чего шторы на окнах белые, а не цветные?

– Чтобы можно было закрыться от солнца. Как облаком на небе.

– Отлично подмечено, Луи́за. Можно я тебя буду так называть? У тебя красивое имя.

– Я его сменю, когда закончу школу. Получу аттестат и сменю.

– На какое?

– Ещё не придумала.

Вот так, за разговорами, Ма́рика писала портрет девочки-лисицы с хитрой улыбкой в ореоле света. Луи́за рассказала, что на выставки её водит брат, который не рисует, а просто встречается со знакомыми художниками: «Они просто тусуются, рисуют, что попало, чтобы видеться на таких выставках. Им весело. А я же вижу, что они никакие не художники».

– А кто художник, по-твоему?

– Кто зарабатывает на картинах. Кто рисует вот в таких мастерских. Кто серьёзно относится к своим рисункам, даже не показывая их.

– Ты серьёзная девочка, Луи́за. Даже я не знаю, кто настоящий художник, а ты мне всё по полочкам разложила.

– Ма́рика, ну ты-то точно художник, причём настоящий. Можешь не сомневаться.

Солнце давно передвинулось за окном, картина была начата. Остальное, решила Ма́рика, допишу уже без натуры. Были съедены все бутерброды, брат Луи́зы ждал у подъезда.

– Можно посмотреть, как ты меня нарисовала? – хитрые глаза Ли́сы выжидающе смотрели из-под копны дредов.