Однако вышло совсем по-другому.

Мы таки выиграли первенство своей конференции, после чего нам прецтояло играть с «Ковбоями Далласа» у них дома. И все вроде шло отлично. Наши парни раздухарились и в раздевалке хлестали друг друга по заду полотенцами. Старина Змей, бросив пить, был на пике формы.

Подваливает как-то ко мне один из наших ребят и говорит:

– Слышь, Гамп, тебе агент нужен.

– А это чё такое? – спрашиваю.

– Агент, балбес. Это твой официальный прецтавитель, который будет для тебя бабло выбивать. Здесь тебе норовят недоплатить, как и остальным. Зато у нас у всех есть агенты, которые решают вопросы наверху. Ты бы мог зашибать втрое больше.

Ну, я по его совету нанял агента. Мистер Баттерфилд его звали.

Перво-наперво мистер Баттерфилд явился к начальству «Святых» и устроил разборки. А после меня вызвали на ковер и наорали:

– Гамп, ты в этом сезоне уже подписал контракт на тыщу долларов за прием подачи и десять тыщ за тачдаун, а теперь хочешь соскочить? Это что еще за хрень?

– Не знаю, – говорю. – Я агента нанял…

– Баттерфилд! Агент, мать его за ногу! Да он просто жулик, не знаешь, что ли?

Я говорю, что да, не знаю, а они такие: мистер Баттерфилд, мол, пригрозил снять меня с плей-оффа, если мне не будут платить втрое больше.

– Скажу тебе так, Гамп, – говорит владелец команды, – если пропустишь хоть одну игру из-за гнустной попытки развести нас на деньги, я тебя не только лично вышвырну из команды, но еще и прослежу, чтоб тебя нигде и никогда не брали играть в футбол – по крайней мере, в профессиональный. Усек?

Я сказал, что да, усек, и пошел на тренеровку.

На той неделе я наконец бросил работу в стрип-клубе у Ванды. Очень меня изматывал ночной труд. Ванда сказала, что все понимает и что так или иначе собиралась меня уволить, посколько игроку «Святых» не пристало драить у нее полы. А потом добавила:

– Все теперь приходят посмотреть не на меня, а на тебя, здоровенного остолопа!

За день до нашего отъезда в Даллас я зашел на почту, и там меня ждало письмо из Мобайла, штат Алабама. От Дженниной мамы. Я всегда очень радовался любым весточкам от Дженни или от тех, кто ее знает, но сейчас на меня накатило не доброе причуствие. В конверте оказалось еще одно письмо, нераспечатанное. То самое, в котором я отправил Дженни чек на трицать тыщ долларов. Я начал читать, но еще не дойдя до конца, захотел сдохнуть.

Миссис Каррен писала: «Дорогой Форрест, не знаю даже, как тебе сообщить. Месяц назад Дженни сильно заболела, а потом слег и ее муж, Дональд. На прошлой неделе он умер. А на другой день умерла Дженни».

Там было еще много чего понаписано, всего не упомнить. Я уставился на первые строчки, руки затряслись, а серце так заколотилось, что я чуть не отключился. Вранье! Не могло такого случица с Дженни. С кем угодно, только не с ней. Я же столько лет ее знал, с младших классов, и так любил – никого, кроме мамы, я так сильно не любил. Стою, на письмо крупные слезы капают, чернило смывают, и видны только последние строчки, в которых говорица: «Малыш Форрест сейчас у меня, я буду его воспитывать, сколько смогу, но здоровье мое пошатнулось, так что, Форрест, если появится возможность, приезжай между своими играми, нам надо серьезно поговорить».

Что я делал дальше – не вспомню, но как-то доплелся до дому, побросал самое необходимое в сумку и в тот же вечер уехал автобусом в Мобайл. Наверно, это была самая долгая поездка в моей жизни. Я оглядывался на все те годы, что связывали нас с Дженни. Как она всегда выручала меня в школе… даже после того, как я нечайно порвал ей платье в кино… даже в универе, когда она готовилась выступать со своей фолк-группой, а я сунулся, куда не следовало, и в самый неподходящий момент выволок из машины банджоиста… и потом в Бостоне, когда она пела в «Битых яйцах», а я приехал к ней в Гарварцкий универ и ввязался в постановку Шекспира… и даже много позже, когда она застряла в Индианаполисе, где вкалывала на шинном заводе, а я занялся реслингом и ей пришлось мне втолковывать, что я выставляю себя придурком. Нет, этого не может быть, повторял я себе снова и снова, да только словами ничего не изменить. В глубине души я это понимал. Понимал, что все взаправду.