– Отольём, но не факт, – шёпотом комментировал Герц театральную постановку Ахминеева и Саркисяна. – Ага, шеврон всплыл. Факт – отольём… А вот и юмор у них пошёл с мечами лазерными, это хороший знак. Но сильно не радуйся, всей батареей мочиться будем… Ага, ржут. Конец спектакля. Готовность номер один. Начинаю обратный отсчёт. Три, два с половиной, два, полтора, один… в поле не воин, один… как перст, один… аковый, оди-и-ин. Поехали!

Одновременно со словом «встать» Герц и Павлушкин вскочили на ноги, а вот команду дежурного «оба взвода – в сортир!» они уже опередили. Шеренги лопнули, как перезревшие стручки гороха, и курсанты, словно горошины, сшибаясь друг с другом, поскакали по взлётке в туалет. Герц и Павлушкин опережали четыре отделения из шести. Это был бы блестящий результат, если забыть о том обстоятельстве, что их обгоняли шестнадцать человек.

Где-то в районе тумбочки дневального скорость курсантов, как обычно, снизилась. Давали о себе знать переполненные до краёв мочевые пузыри, в которых во время бега разыгрался шторм. Чтобы утихомирить разбушевавшуюся в организме жидкость, курсанты перешли на спортивную ходьбу. Плавному вилянию солдатских задов могли позавидовать модели. Что там – простые некрасовские бабы, живи они в казарме, могли смело доверить коромысла с полными вёдрами нашим «духам», потому что размашистый ход ягодиц при абсолютном покое торса и плеч – есть главное правило хождения по воду. Вероятно, исключительно из уважения к памяти некрасовских баб молодые «фейерверкеры» неукоснительно соблюдали это правило, когда буром пёрли в туалет. Не берёмся утверждать, но не исключено, что страдальческое выражение на лицах курсантов свидетельствовало об их сострадании нелёгкой женской долюшке. Если бы во время бега «духи» прижимали ладони к сердцу, то это, безусловно, говорило бы ещё и о том, что помимо уважения и сострадания к несчастным некрасовским бабам парни испытывали к ним романтические чувства. Но курсанты целомудренно прижимали ладони совсем к другому месту, название которого не берёмся озвучить. Они делали это гораздо мужественнее футболистов в «стенке» перед штрафным ударом по воротам, и в отличие от танцующего Майкла Джексона даже без намёка на сексуальность.

Герц прибыл в туалет семнадцатым, Павлушкин – девятнадцатым. С тем же успехом Александр мог прибежать в отхожее место сороковым, а Илья – сорок вторым, и ничего бы не изменилось.

Право на облегчение в батарее получали первые шестнадцать человек. Эти счастливчики занимали четыре призовых кабинки (на каждый унитаз – по четыре курсанта), быстро вытаскивали на свет Божий свои разнокалиберные орудия, вручную осуществляли нехитрую наводку на дырку в полу и принимались медленно терять в весе. Пока вода выливалась из телесных резервуаров победителей, проигравшие нервно твердили слово-заклинание: «Резче, резче». Это заклинание, как правило, не срабатывало, так как триумфаторам не было никакого дела до менее расторопных товарищей. Шестнадцать чемпионов с полузакрытыми от наслаждения глазами никогда никуда не спешили. Они расслаблялись, почти медитировали, словно дегустировали процесс собственного опорожнения на зависть товарищам. Ещё куда не шло, когда в туалет отправляли повзводно. В этом случае за бортом оставались только пять несчастных, но сегодня…

Сегодня естественную нужду справляла вся батарея разом, и число проигравших автоматически выросло до двадцати шести человек. Среди отчаявшихся курсантов, – метавшихся по туалету в поисках пятой дырки, в которую можно было бы излить своё жёлтого цвета отчаяние, – завелись повстанцы. Восемь молодых «фейерверкеров» поставили себя вне закона, когда решили, что четыре кипенно-белых сержантских писсуара – это не частная собственность привилегированных классов, а общественное достояние. Повстанцы, наверное, запамятовали, что на дворе не 1917-ый, а 2005-ый год, в котором за покушение на личное имущество следовало наказание. Крепко взяв мужское достоинство в руки, восемь курсантов не стали грабить чужую собственность. Они варварски надругались над ней. В момент беззакония, творимого над сержантскими писсуарами, нормальные доселе лица бойцов стали напоминать животные хари солдат октябрьской революции, которые загаживали всё, что нельзя было выпить, съесть, продать и изнасиловать.