Вот, вот, наконец!.. Стук колес, ближе, ближе… Остановились. Галя уже там, рядом с ней Надя.

– Дядечка, дядя, ты тут? Здравствуй! – звучит веселый голос Нади.

Но Галя молчит. В присутствии Марьи Петровны она не смеет приветствовать дорогого гостя так, как ей того хотелось бы, да и не смогла бы: слишком большое волнение сжимает ей горло.

– Не приехал, – раздается недовольный краткий возглас Таларовой.

«Как? Не приехал? Что ж это?» – думает Галя, и сердце ее сразу падает.

– Ну, значит, завтра! Что ж, подождем, – не унывает Надя.

«Правда, ведь он завтра может приехать», – словно вновь воскресает Галя от этой простой, почему-то самой ей не пришедшей в голову мысли.

«Завтра… Пожалуй, и лучше. По крайней мере, успею все-все приготовить к приезду, все-все припомню и раздобуду», – уже лежа на кровати в своей розовой светелочке, рассуждает девушка.

Темно и поздно, но сон бежит от Гали: милые, далекие картинки встают одна за другой в ее памяти.

Не всегда Галя жила в Василькове. Совсем ясно она помнит на краю села обширный деревянный дом с синей вывеской и надписью: «Дубровинское народное училище». Там ее отец, худощавый темно-русый человек, с тихим голосом, впалой грудью и большими блестящими глазами, был учителем. Помнит девушка их две большие, чистые, веселые комнаты с множеством цветочных горшков; вечно хлопочущую, день-деньской работающую мать, смуглую и черноглазую, еще молодую красивую женщину. Благодаря ее проворству, изумительной способности ко всему, уменью и стряпать, и шить, кое в чем помочь мужу в школе, присмотреть за садиком и большим огородом, в доме никогда не чувствовалось недостатка, невзирая на более чем скудное жалованье, получаемое отцом. Женщина умудрялась даже в пределах возможного побаловать и принарядить свою единственную ненаглядную дочурку, Галю, порадовать лакомым блюдом и ее, и слабого здоровьем, вечно кашляющего мужа.

Кое-чему учившаяся в свое время, она когда-то мечтала сдать экзамен на звание учительницы начальных классов, но замужество, хлопоты по дому, хозяйству и возня с маленьким ребенком скоро заставили ее отказаться от этой мысли.

Помнит Галя широкий двор, на котором гурьба ребятишек-школьников играла зимой в снежки, а весной в городки и бабки, где затевалась такая веселая возня, что ее, глядящую из окна, разбирала зависть.

Наконец настало время, когда и Галя присоединилась к ребятишкам: вместе с ними она села на школьные скамейки, с ними же резвилась по утрам, до начала занятий, и в перерывах между уроками. Хорошее время, привольное, беззаботное! Но недолго тянулось оно: всего одну зиму поучилась девочка под руководством отца. После Рождества он разнемогся, а с наступлением весны слег, чтобы более не вставать.

Настасья Дмитриевна осталась вдовой, с восьмилетней дочуркой на руках, без всяких определенных средств существования. Тяжело приходилось бедной женщине: дом, обстановка, сад и огород – все, что составляло их кров и хлеб, перешло к новому учителю, у нее же кроме кое-какого белья, платья, домашней утвари да двух коров ничего не осталось. Но животные тоже требовали пищи, и пришлось расстаться с ними, чтобы на вырученные деньги кое-как просуществовать до поры до времени.

Крепко призадумалась женщина: долгая трудовая жизнь лежала впереди, но не труд пугал эту работницу, а мысль о том, где его можно найти – с ребенком-то на руках.

Кое-как перебилась она лето, доедая свои последние крохи, когда до нее дошло известие, что в Василькове требуется честная, знающая свое дело экономка.

Сам Таларов, бывший земский начальник, к тому времени уже умер. Семья состояла из его вдовы, Марьи Петровны, особы средних лет; сына Виктора – любимца матери, некрасивого, капризного, ленивого и избалованного гимназиста лет четырнадцати; дочери Лели – хорошенькой высокой шатенки тринадцати лет; ее младшей сестры – десятилетней толстушки Нади, веселой и добродушной, да брата и душеприказчика покойного хозяина – Михаила Николаевича, молодого человека лет двадцати четырех, жившего, как и вся семья, безвыездно в Василькове и помогавшего Марье Петровне в ведении дел.