Следует здесь добавить, что расовый вопрос, эмиграция из Италии (особенно профессионалов и преимущественно молодых интеллектуалов), африканский вопрос и империализм – неотъемлемые части жизни и трудов не только ЧЛ, но и всех активных участников Позитивистской школы. Особый случай – история Гульельмо Ферреро (здесь и далее ГФ), который пережил глубокие изменения. В юности его интерес к Африке зародился после чудовищного разгрома итальянской армии в Адуа, в 1986 году, послужившего основой для серьезного коллективного кризиса молодежи (Raditza 1939). Он даже написал роман «Пот и кровь. Последние варвары», опубликованный в 1930 году; его действие происходило в Адуа. В те годы молодости он еще верил в расовую теорию, это отражено в параграфе «Молодая Европа» об англосаксонской расе, все еще якобы дикой, а потому не размягченной, как латиняне (Ferrero 1897). Позднее, уже в изгнании в Женеве, он стал антирасистом (см. пролог к антирасистскому манифесту, опубликованному им в 1933 году), хотя еще в 1930 году написал книгу с расистскими нотками об африканцах (Ferrero 1930). Для Ферреро, как и для многих его современников, в большинстве антифашистов, 30-е годы стали к тому же и годами перехода к антирасизму. Расовые теории в этой среде моментально вошли в кризис не только благодаря открытию гематологии и дальнейшему развитию генетики, исследовавшей биологическое значение фенотипа, но и благодаря экстремальному и безумному использованию нацистами концепции расы. Также поспособствовало как традиционное отношение к Другому, не-белому, в колониях и маргинальных классах, так и жестокое обвинение целых групп, «рас» и «подрас», считавшихся ранее неотъемлемой частью национальной буржуазии, особенно евреев. Жестокий и античеловеческий характер нацистского расизма сделал его особенно неприемлемым для этих кругов{43}. То же неприятие расизма, усиленное отказом от клятв верности фашизму, опытом изгнания и взаимодействием с расистским законодательством, ярко проявилось в 30-е годы у Марио Каррара[46] и Джины и Паолы Ломброзо, жен ГФ и того же Каррары соответственно.

Африка и африканцы, как место и тема для дискуссий, стали неотъемлемой частью размышлений Ломброзо, точно так же, как и частью социальных исканий значительной части Европы. Европейские образы «черного континента» и его обитателей влияли на форму, которую бразильские, кубинские и латиноамериканские интеллектуалы придавали «качествам» собственных народов, поскольку они в значительной степени представляли собой потомков африканцев и метисов белых с африканцами или индейцев с африканцами. Как проблема воспринимался факт, что не только внешний вид этих групп населения, но и их повседневная жизнь, привычки и психология считались африканскими по происхождению. Подобное поведение воспринималось как особенно заметное в религиозности, музыке, культурах питания и труда, уличной культуре, манере одеваться, отмечать праздники и устраивать карнавалы. Таким образом, одной из основных социальных проблем для интеллектуальных элит Бразилии в период между 1889 годом и 20-ми годами прошлого века стала чрезмерная «африканистость» городов. Их следовало бы подвергнуть «гигиенической» и «западной» обработке: удалить или сокрыть центры, которые можно было бы назвать «маленькими Афричками»{44}. Как уже упоминалось и как мы увидим позже, значительный вклад в популяризацию идей Ломброзо в этой части света внесли как его любознательность, интерес к физиогномике, мимике, чертам поведения и психики, так и эклектичное использование концепций атавизма и врожденной склонности к криминалу. Эти интересы и концепции в Бразилии быстро превратились в инструменты дискурса части интеллектуальных элит о качестве бразильского народа, несшего в себе африканские черты.