Губы предательски дрожат. Я вытираю ладонью мокрое лицо – от дождя или слёз, уже не имеет значения.

– Мне следовало довериться инстинктам и держаться подальше от тебя. Я чувствовала эту тьму внутри тебя.

Габриэль делает ещё один крошечный шаг вперёд, но я тут же сжимаю пальцы на курке.

– Теперь я понимаю… Это было предостережением. Моё тело, моя душа пытались предупредить меня: ты – зло. Но я ошиблась. Я спутала это с ложным чувством безопасности, которое, как мне казалось, я находила рядом с тобой.

– Я даю тебе безопасность, – его голос звучит тихо, почти умоляюще. – И ты знаешь, что это правда. Ты любишь меня так же сильно, как я люблю тебя.

– Любовь? – мой голос срывается. – Ты даже не знаешь, что это такое! В тебе нет ничего, кроме тьмы. Камень, чёрный, холодный, вместо сердца. Ты был прав, Габриэль… Ты не заслуживаешь счастья.

Слёзы текут по моему лицу, а в его глазах, таких тёмных, таких непроницаемых, вспыхивает боль.

– Я… – мой голос дрожит. – Я хотела бы, чтобы ты был мёртв.

Он делает медленный шаг ко мне.

– Если ты действительно этого хочешь, тогда стреляй, – говорит он. – И тогда и твоя боль, и моя закончатся, Беатрис.

Я смотрю на него, затаив дыхание. Его слова – правда. Ужасная, горькая правда. Пальцы крепче сжимают рукоять пистолета. Мой палец зависает над спусковым крючком.

– Ты прав…

Но я не могу. Как бы я ни ненавидела его за то, что он сделал со мной, с нами… Я всё ещё его люблю.

Мои мысли прерывает оглушительный хлопок. На секунду мне кажется, что это просто раскат грома, отголосок разбушевавшейся бури. Но затем… я вижу. Его глаза широко раскрываются, тело дёргается назад, а он сам, будто потеряв опору, медленно оседает на колени. Он с трудом дышит, хватаясь за грудь. На его белоснежной рубашке, чуть ниже плеча, расплывается тёмно-красное пятно.

Мой мозг отказывается понимать.

Габриэль падает на землю. Пистолет выскальзывает из моих пальцев. Я прижимаю руки ко рту, не в силах даже закричать.

Что ты наделала, Беа?

Я застрелила его? Дыхание сбивается. Паника накрывает меня, как набежавшая волна. Я оглядываюсь в ужасе, всхлипывая, пятясь назад. А затем… поворачиваюсь и бегу.

Не оглядывайся. Не оглядывайся.

Мои руки дрожат, но боль в груди от разбитого сердца невыносима, она пульсирует внутри, сдавливая лёгкие, превращая каждый вдох в мучение. Я хватаюсь за грудь, пытаясь унять этот пронизывающий ужас, но он лишь нарастает, обжигающим ледяным холодом проникая в каждую клеточку тела. В панике я оборачиваюсь назад и вижу его – неподвижного, раскинувшего руки, словно сломанная марионетка, лежащего на грязной земле.

Габриэль.

Бог мой, что я наделала?

Слезы застилают мне глаза, а в горле застревает рваный, неровный вздох, когда я бросаюсь к нему, едва не падая на колени рядом с его окровавленным телом. В этот момент ничего не имеет значения – ни страх, ни здравый смысл, ни то, что произошло за последние несколько минут. Всё, что я чувствую, – это паника, горячая, ледяная, опаляющая, разрывающая меня на части.

– Габриэль! – я хватаю его за плечи, слегка встряхиваю, надеясь, что он откроет глаза, что посмотрит на меня, скажет что-нибудь резкое, язвительное, наполненное его обычным презрением, которое теперь кажется мне таким родным. Но он лишь слабо шепчет моё имя, его веки подрагивают, дыхание становится прерывистым, тяжёлым, как у человека, чьи силы на исходе. – Габриэль, держись, пожалуйста, не закрывай глаза! – всхлипываю я, чувствуя, как страх накатывает новой волной, парализуя, сковывая движения.

Рубашка на его груди уже пропиталась кровью, и я машинально прижимаю к ране ладонь, пытаясь остановить кровотечение, хотя понимаю, что это бесполезно. Кровь липнет к пальцам, её запах наполняет воздух, мешается с сыростью улицы, с лёгким запахом озона после прошедшего дождя, с чем-то ещё – сладковато-металлическим, от чего у меня перехватывает дыхание.