Я сделал так. Припарковался, как обычно, вышел, помахал всем, кого встретил, а потом свернул за угол, прыгнул в маршрутку, немного погодя вышел, вызвал мотор и… что потом? Потом отключил телефоны.

– Куда? – спросил водила.

– Пес его знает, – ответил я.

– Так заказали в Купчино…

– Как заказали, так и отменили. Езжай, брат. Катай. Праздник у меня. Именины.

– Поздравляю. Азимут хоть укажите…

– Вот твой азимут, брат.

И сто евро положил на видное место.

– Обижаешь. Кататься или кушать?

– Кататься. Накушаться успеем.

– А куда все же?

– Какой сегодня прогноз по пробкам?

– Как обычно.

– Тогда за город.

– А какие варианты?

– Вариантов два. Канонерский остров или Выборг. Можно по токсовской дороге, можно на Новгород Великий. То есть по «мурманке».

– Какой же из Канонерки пригород? Это нечто в городе. Порт. Порт-Артур.

Смело сказано, но в некоторых смыслах близко к истине. А по «мурманке» рано. А вот давно я не был в порту. Паромов не наблюдал.

– Домчим. От Балтики пробок нет.

– Мчи!

Промысел Божий. Не мог знать водитель парка «8888-1-1888» на фордике про мою прошлую любовь. Там, где паромы, общежития, мол, пруд или карьер, прикладной продукт высоких технологий и главное – канал. В первый раз, когда я, еще ничего не совершивший и не думающий совершать, а просто перемещавшийся в пространстве по воле судьбы, казавшейся озорством, увидел нечто многоэтажное и похмельное, входящее в порт, с пассажирами на верхней палубе, глядящими на остров с разными намерениями и помыслами. Это был канал и это был паром. А вдоль канала лещатники с закидухами, где катушка «Балтика», груз и два отвода с поводками. Временно безработные, но ничего в этом мире нет временного. Мне на леща так и не свезло толком. Плотвы немало было взято, окуней, и даже подъязков, и даже сладкого лакмуса водоема – пескаря. А леща толкового – никак. Так, подлещики… Я снова погрузился в длинноту тоннеля, через который при большевиках и после них ходил полтора километра ночами, отскакивая от КАМАЗов и легковух. Все здесь изменилось неузнаваемо: и мусоросжигательный завод, построенный уже без меня, и какие-то другие люди, и незнакомые витрины новых маркетов.

– Был когда на острове? Тебя звать-то как? – спросил я водилу.

– На острове был, и не раз, а звать Гена. Геннадий Федорович.

– Ну вот. «Опять тебе не спится, Гена. / И что-то там ворочается в генах, / Потом придет незрячая заря, / Ты вспомнишь, как в детдоме в Мозырях…» В Мозырях не был?

– Нет. А стихи чьи?

– Так. Вспомнилось.

– Начало хорошее. А потом про что?

– Потом про жизнь нашу скотскую. Дай-ка, Гена, кружок по территории. До озера, мимо автозаправки.

– Даю.

– И скажи диспетчеру, чтобы заказов не планировала. Я тебя заказал.

– Не говори так. Тут недавно расчлененку нашли.

– Где? Какую расчлененку?

– Да еще по телику показывали. Где-то у них ларек был. Полуфабрикаты. Свежее мясо. Деликатесы. Кур просроченных разделывали для шавермы, а деликатесы, похоже, из человечка… Нашли его грамотно расчлененного и разложенного по пакетам. Филейка там, другое все…

– А ты, Гена, не покупай деликатесов. Живи проще…

– А я и не покупаю.

– Стоп. Это что?

– Вроде школа… Была.

– Останови тут. Войду. Подружка тут работала…

– Зайди. Тебя-то как?

– Меня-то? Павел. Штурмом ее брали, что ли?

– Да нет. Обычное дело. Покинули.

Я вошел в школу. Еще два года назад здесь дети учились, звонок звенел, в учительской страсти кипели, ехидство и зависть, обычный производственный процесс. Ну закрыли. Не она первая и не она последняя. Но почему же так нескладно и больно? Пианино разбитое словно бы кувалдой, с вырванными на половину клавишами, доска уцелевшая, со следами последнего урока, трехлитровая пустая банка на подоконнике с осколками стекла и бутылка из под винца. Может быть, тут и забивали мужика на шаверму, тут и расчленяли. Следы кратковременного регулярного пребывания жителей наблюдались всюду. Разбитая мебель хорошо пойдет зимой для костерка, чтобы чайку пачечку вскипятить. А потом завернуться в поролон и попробовать проснуться утром. Кабинет директора. Где вы теперь, уважаемая дама или господин? Не припоминаю, кто здесь был на хозяйстве в последние времена. Похрустывают осколки шприцев под каблуками. Бывшая школа пахнет тленом и смертью. Выйду-ка я отсюда…