Давненько не был я в такой дремучести. Комары злобные, подлесок, бурелом, болото, а когда ушли с просеки и еще не показались постройки лесопункта, то и вовсе мир иной.

– Подожди. Как тебя звать-то? – спросил я ортодокса-механика.

– Как и тебя.

– То есть?

– Что я, совсем темный? Не знаю, как директора звать?

– Так я ж далеко.

– Ты власть. Знать тебя положено.

– Не прост ты, Паша.

– Павел Ильич. Полное совпадение.

– Хорошо, что фамилии разные.

– Вот именно.

– Давай присядем на пеньки.

– Отчего ж не присесть.

Тезка в кирзовых сапогах, штормовке, кепаре, рубахе-ковбойке. Лицо хорошее, заводское, спокойное. А на моем – тщета и суетность. Памятозлобие на моем, непочитание начальства, а чревоугодие и винопитие дотошно обозначают подбрюшник. А там и само брюхо появится.

В места сии я попал утром, на пароходике, а потом – на попутке, а потом – по тропе с попутчиком. А пароходик ходит раз в день…

Река поворачивала, изгибалась. Подступали к воде березы, невысокие и тонкие, потом был осинник, кажется, ольха, как я мог догадаться, а позади стояли темной стеной ели, высокие и стройные. Синяя вода сверкала бликами на перекатах.

Над рекой на крутом холме стояли дома и прочие нужные постройки – обширные дворы, толстенные бревна. И люди жили в этих домах, во дворах собачки маялись от служебного рвения. Мы пристали под кручей к отлогому берегу, где старая добротная пристань ждала нас. Уже выходя из поселка Белый Мыс, я позавидовал чернейшей завистью живущим здесь. Резное крыльцо и наличники. Огород, и весла возле прируба, и сама лодка смолится, а на реке лед еще не весь сошел. Такой вот Пол Уитмен. И тут мне стало совсем плохо от сочетания только что сложенных в предложение слов.

– Ты, Паша, в Авиагородке живешь?

– В нем. А в Мысу сестра. Ей дом отошел, а у меня квартира. Однако не забываем родственников. Племянников аж трое.

– А говорят, вымирает Родина.

– Это говорят те, кто не понимает. Они и вымирают. Потом обсудим. С теми, кто останется.

– А ты отчеством не тяготишься?

– А чего им тяготиться? Пророк Илья, например, по отчеству моему. Опять же с тем самым Ильичем не все просто. Если его вместо иконок в избах держали, значит, было что-то правильное. Народ так просто в красный угол мазурика не поставит.

– Народ-то пьет в бригадах?

– А отчего ж ему не пить? Водка – рубль по-старому за бутылку.

– Да, примерно так. Мясо – два рубля, водка четыре была. Теперь водка приоритетней.

– А сам?

– Пригубляю. Ладно. Пойдем, Паша.

Тут поесть можно где?

– Столовая имеется. Ничего ей не сделалось. Пообедаем. С пивом.

– В рабочее время?

– С кружки пива чего нам будет?

– Разливное?

– Наше. С городка. В бочках возим.

– Оазис.

– По старой технологии. Только не говори никому в Питере. Понаедут – выпьют. И в городке-то баночное.

– Что? То самое «жигулевское»? А в баночках?

– В баночках стараемся не употреблять. А бочкового мало. Для собственных нужд. Кружек тех почти не осталось. Для гостя найдем.

– Бежим скорее, у меня слюна течет.

– Скорее не получится. В гору километр утапливать. Но цель поставлена.

Лесопункт – тоже поселок, с конторой, домами-огородами, ЗИЛами и МАЗами, нижним складом и, конечно, рабочей столовкой. Тут тоже есть тротуары из лиственницы, от конторы до общежития. То, что называется инфраструктурой, обещает массу интересного. От столовки до улицы – пять домов. А она даже замощена плиткой местного производства. На горизонте синеют вершины хребта. По мере подъема тайга на склонах хребта редеет и там уже сливается в зыбкой красоте с небом. Кубы дизеля военного, надежного.

– Хватает силенок у агрегата? – спрашиваю тезку.