Сосредоточенное на одном лишь вопросе об основных законах, исследование Лемэра, чуждое строгой методологической постановке и вдобавок окрашенное своеобразным веянием реакционной идеологии, отнюдь не представилось нам ответом на поставленную нами задачу и не заставило нас отказаться от попытки ее решения.

Данное исследование приходит к тому выводу, что во Франции, как и в Германии, развитие публичной догматики старого порядка находилось в непосредственной генетической связи с судебной практикой. Во Франции объем последней расширялся вследствие той добавочной чисто политической функции по регистрации законов, которую сверх обычного судоговорения отправляли французские суды публичного права. Центр тяжести нашей работы лежит в изображении развития публично-правовой догмы французской монархии на почве парламентской юриспруденции. Воспроизводя публично-правовую догму французской монархии, мы совершенно чужды мысли о том, чтобы посредством нее попытаться заменить или изменить изображение действительного состояния государственного строя и управления дореволюционной Франции, которое дается историками учреждений старого порядка. Юридическая догма вообще содержит деонтологический момент, а абсолютная монархия характеризуется особенно резким расхождением права и факта в области государственных отношений. При таких условиях вполне понятно, что положительная публично-правовая догма оказывается практически недействительной, скажем более, недействующей. Тем не менее она не перестает быть положительной, так как основывается на законах, прецедентах, обычаях, т. е. на вполне позитивных в юридическом смысле источниках, и формулируется в практике судов и других реальных государственных учреждений. Наличие такого рода публично-правовой догмы, хотя бы практически и недействительной, не может и не должно игнорироваться историками[8]. Она сама по себе представляет определенный общественный фактор как выражение правосознания известных учреждений и стоящих за ними общественных групп. Как создавалось это правосознание? В какой степени оно воздействовало на государственную жизнь? Что препятствовало полной его реализации? Мимо этих вопросов не должен и не может проходить историк учреждений и нормо-райтер регламентации деятельности современных учреждений. Однако данные вопросы мы не включили в нашу работу, так как ограничили ее задачу предварительным установлением самой наличности положительной публично-правовой догмы при старом порядке, исследованием ее происхождения и развития[9]. Но мы указываем на дальнейшие вопросы, чтобы этим подчеркнуть значение избранной нами темы.

Наличность и определенный характер положительной публично-правовой догмы имеют существенное значение не только для полной характеристики старого порядка, но и для изучения развития государственного строя. Далеко не безразлично, вступают ли в дальнейшую стадию конституционного строя правительство и общество, привыкшие в целом или в отдельных своих частях подчинять государственные отношения юридической регламентации и имеющие за собой в этом отношении соответствующий запас догматических конструкций, или же не привыкшие к подобной регламентации и лишенные подобного наследия правовой культуры. Если это не безразлично, то изучение публично-правовой догматики старого порядка в нарицательном смысле этого слова приобретает весьма важное значение.

Скажем еще несколько слов о тех мыслях, к которым привело нас исследование применительно к исторической разработке отечественного права.

В нашем прошлом (XVI–XVIII вв.) нет чего-либо подобного законченным догматическим публично-правовым системам Германии и Франции при старом порядке. Это объясняется отсутствием у нас соответствующего юридического образования. Но если в России и не было развитой публично-правовой догматики, то это еще не означает, что не было вообще никаких попыток юридического определения и юридического оправдания тех государственных отношений, которые формировались фактически.