– Не богохульствуй!

Эти слова ошеломили ее, потому что их выкрикнул Рован.

Он мощным грубым рывком распахнул дверь ее камеры. Прежде чем Гвинет успела понять, что происходит, он схватил ее и жестоко вцепился ей в волосы одной рукой, заставляя молодую женщину смотреть вверх, прямо в его глаза, и не позволяя ускользнуть от другой руки, которая касалась ее щеки.

– Ни в коем случае нельзя позволить ей говорить перед большим скоплением людей. Она знает, что ее душа попадет в ад, и постарается утащить других вслед за собой в зловонную дыру Сатаны, – грубо, с ненавистью и убеждением в голосе прорычал Рован. – Поверьте мне, я слишком хорошо знаю, как соблазнительны ее колдовские чары.

Как такие слова могли сорваться с его губ? Когда-то он клялся, что будет любить ее всегда. И дал перед Богом обет любить ее.

Сердце леди Маклауд разрывалось при мысли, что он пришел не только как свидетель ее страшной смерти, но и как один из ее мучителей.

Его ладонь была широкой, а прикосновение длинных пальцев нежным, что удивительно для рук человека, привыкшего иметь дело с мечом. Гвинет с новой болью вспомнила, что раньше эти пальцы тянулись к ней лишь для того, чтобы с величайшей нежностью скользить по ее коже. А его глаза… глаза, которые смотрели на нее с таким восхищением, с таким весельем, иногда даже с гневом, но чаще всего с глубокой страстью, которая ласкала ее душу сильней, чем любое прикосновение могло бы ласкать ее тело.

Теперь эти глаза были темными и жестокими.

Держа ее так, чтобы она не могла защититься, и продолжая пристально следить за ней взглядом, он пошевелился. Она увидела, что он держит что-то в руке – это была маленькая стеклянная чашка. Рован поднес эту чашку к ее губам и, наклонившись, тихо шепнул, чтобы слышала только она:

– Выпей это. Сейчас.

Гвинет растерянно смотрела на Рована, не понимая его, но зная, что у нее нет выбора. Она почти улыбалась, потому что видела, как в его синих – синей, чем небо и море, – глазах мерцает какое-то чувство – отчаяние и что-то еще. Вдруг она поняла, что это было. Рован играл роль, он не забыл ее!

– Ради бога, выпей это сейчас, – повторил он.

Она закрыла глаза и выпила.

Через секунду камера закружилась у нее перед глазами, и она поняла, что все-таки Рован оказался милосердным – он помнит те минуты, когда страсть с дикой силой бросала их друг к другу. Рован дал ей яд, чтобы избавить от мучений в пламени, которое должно с ревом сожрать ее тело и бушевать, пока она не превратится в пепел, а пепел потом развеют по ветру.

– Сатанинская сука! Она издевается над нами! – прорычал Рован, и его руки крепче сжали ее шею.

Он хочет показать, будто задушил ее не из милосердия, а чтобы не дать ей заговорить перед людьми.

У нее стало темнеть в глазах, руки и ноги онемели. Она уже не могла стоять и повисла на руках у Рована. Мысленно она благодарила его за то, что умрет до того, как сгорит в огне.

Но даже в эти последние минуты ее душа с бешеной силой сопротивлялась жестокой правде. Она не желала признавать, что тот, кому она верила, кого любила больше жизни, с кем делила любовный восторг и была на вершине блаженства, отнимает у нее жизнь.

Она снова увидела его глаза, яркие, как два синих огня. Неужели эти два маяка не оставят ее в покое и после смерти?

Ее губы зашевелились.

– Негодяй, – прохрипела она Ровану.

– Я встречусь с вами в аду, леди, – ответил он.

Эти слова были сказаны шепотом, и все же ей показалось, что они, как огонь его глаз, обязательно будут сопровождать ее в вечности.

Его рот изогнулся. Что это – улыбка? Он смеется над ней даже в минуту ее смерти? Ее зрение слабело, но она посмотрела ему в глаза, желая убедиться, что ее догадка верна. Но увидела в них только печаль. И еще Гвинет заметила, что он старается сообщить ей взглядом нечто, о чем не должны знать остальные.