Подошел поближе и заглянул: увидел господина д’Обюссона и старика Бертона, что-то ему расстроенно говорившего.

Заходя во дверь Рено неожиданно для себя вздрогнул при виде крови на полу и лежащего раненного юношу, перевязываемого аббатом Витербо с помощью слуги.

– …Я побежал на крик, сам стал кричать, – вздыхал горестно старик, со страхом поглядывая на неподвижное и бледное лицо. – А возле самого озера я увидел, как этот человек уезжает на лошади, а его я нашел вот таким, боже мой! Не приведи господь!… – запричитал он, не сдерживая слез от мысли, что может никогда больше не увидеть своего мальчика, которого ростил и лелеял с детских лет, как родного.

Смолкнув Бертон стал вспоминать как осторожно, согнувшись в три погибели, тащил его по тропинке на спине; как встретил у калитки сторожа и приказал ему закрыть ворота как следует, и идти разбудить аббата Витербо, если тот уже спал… пред глазами явственно предстало все то, что делал, когда принес юношу сюда…

Рено подошел к барону д’Обюссону сзади, так же встав у края кровати, как и он глядя на бездыханное тело.

– Это сделал тот, кто следил за мной. – только и сказал он барону глядевшему на сына, быть может уже мертвого… как скажет аббат Витербо.

Думалось что вот она первая жертва… лежит с глубокой сквозной раной в плече, неподвижно, без признаков жизни; лежит как предупреждение, об опасности того пути, на который они встали, с которого еще можно свернуть, отдав злополучный документ преступникам.

Аббат Витербо имевший в медицине большие познания, после перевязки, чувствуя, что его слово с нетерпением ждут, начал давать осторожный диагноз:

– Я не могу сказать что-либо определенное сейчас. Его организм, молодой, крепкий, должен справиться. Он потерял много крови… вот что больше всего меня волнует, а рана сама по себе для жизни не опасна, жизненно важные органы не затронуты, но заживать будет долго. Я ее промыл, наложил корпию, чуть затянется, я ее смажу моим бальзамом… Аруэ, сходи принеси воды или молока… он в любой момент может очнуться.

– Я схожу! – вызвался старик Бертон и поспешно направился на кухню.

А аббат Витербо продолжал, как будто зная о планах барона:

– Пульс у него очень слабый, душа еле в теле держится. Его нельзя будет тревожить. Полный покой и недвижение – вот что его исцелит если…

– Если??! – побледнел весь встревоженный барон.

Аббат Витербо не смог сказать о чем думал сразу, дабы не терзать своими словами отцовское сердце, давая время самому додуматься.

– Если он очнется. Неизвестно сколько он потерял крови? Забытье внушает мне опасения.

Бертон вернулся со стаканом воды и молока на подносе, на случай если оно тоже понадобится.

И понадобилось, после того, как первой дали воду. Налили сквозь зубы. Как будто пошло. Затем для поддержания сил так же влили молока.

Как они и ожидали, Франсуа подал признаки жизни шевельнулся, глубоко вздохнул, открыл глаза, застонал, но на этом все и кончилось. Снова забытье на несколько часов, а может быть и дней.

Теперь необходимо было выйти, создать полный покой, оставив больного с Бертоном. Аббат Витербо сразу направился к своей аптечке.

Аруэ было приказано убрать следы крови во дворе, протереть пол и… молчать насчет всего случившегося.

В данном положении, оставшись наедине с Рено, медленно шагая рядом по темной галерее, барон д’Обюссон мысленно обратился за поддержкой к нему, как к человеку здравомыслящему и разбирающемуся в этих делах.

– Вы думаете это удастся скрыть?

– Не думаю, – покачал головой д’Обюссон, – Ясно видно, они здесь, или скоро будут здесь, а раз уж о нас узнали, то спешить уже не имеет смысла.