Они были с женой на диване с сиреневой гобеленовой обивкой, а Павел сидел в кресле из того же мебельного гарнитура. Комната, оклеенная розовыми обоями с золотистым рисунком, была подсвечена зеленоватым светом бра, несмотря на почти дневное освещение. Ему хотелось курить, но Петр и Мэйра не курили, и для этого надо было выйти на балкон или в подъезд. Он держал недопитый бокал и смотрел на открытую бутылку вина, и в этот миг в его голове что-то произошло, вспыхнуло, как если бы диск с двухчасовым фильмом прокрутили за две-три секунды, и не было даже мелькания кадров, но вдруг, со всей остротой и страхом, восторгом и щемящей тоской он почувствовал неизбежность того, что произойдет в будущем. Невозможно было ничего различить и понять при такой скорости, осталось только ощущение неотвратимости – этой бутылки вина, стеклянного бокала и, главное, этой женщины, которую он увидел как будто впервые в жизни.

Петр и Мэйра поцеловались, мимолетно и невзначай, и Павла как будто пробило холодным разрядом тока. Он увидел перед собой женщину, но не просто женщину из тех, что видел вокруг себя каждый день на улице и в метро, а единственную, ставшую божеством не только для него одного, а для миллионов других мужчин, и не испытывал при этом ревности ни к ним, ни даже к своему брату. Он знал, что у него будет с ней секс, и знал, что при этом она не изменит своему мужу, но не знал и не представлял еще, как это возможно.

К этому времени Петр уже сменил свою русскую фамилию Утриллов на французскую Утрилло противоположно тому, что сделал Антонио Утрилло в 1874 году, приняв российское подданство. Их пращур поступил так, как поступали многие иностранцы, переходя на русскую службу, и конечно, не мог предвидеть, что в первой половине следующего столетия его однофамилец станет выдающимся художником и прославится на весь мир. И теперь манкировать такой фамилией было бы непозволительной роскошью. Поэтому поступок Петра выглядел вполне естественно и, наверное, Павел напрасно обвинил его в выпендреже.

Была, правда, и другая причина. Начинающему адвокату полезно иметь яркую, запоминающуюся фамилию.

– Между прочим, – заметил по этому поводу Павел.– Настоящая фамилия художника Валадон, он взял фамилию отчима. Так что прославил он вовсе не свою фамилию.

– Он прославил нашу фамилию, и этого достаточно, – резонно возразил Петр.

– И все-таки не нашу! Наш прапрапрадед был Антонио Утрийо. Утрилло, и соответственно, Утриллов получилось посредством транслитерации.

– Ты придираешься, следовательно, необъективен и, следовательно, неправ. В латинском написании наша фамилия выглядит как Utrillo. В соответствии с правилами транслитерации, принятыми в нашей стране, как ты верно заметил, наша фамилия пишется Утрилло. Maurice Utrillo известен во всем мире как великий художник именно под этой фамилией, а уж как кто ее прочитает  и произнесет, не имеет значения, хоть задом наперед.

– Вот и будут тебя называть УтрИлло. Очень благозвучно!

– Ничего, я очень быстро приучу всех произносить мою фамилию правильно.

Это был самый обычный спор, в который они вступали почти по любому поводу! Так у братьев стали разные фамилии Павел Утриллов и Петр Утрилло.

Разные фамилии, непохожая внешность и  разные идеологии.

Как интеллектуал, любящий свою страну, Павел тоже хотел быть сталинистом. Но это значило согласиться с братом, чего он позволить себе не мог. Как всегда, лучшее место было занято и оставалось выбирать из того, что осталось. Выбор был невелик – между большевизмом и национализмом. Павел выбрал национализм.