Гляди… А как глядеть, если глаза жжет, словно и не за стеной нерушимой горит-полыхает костер, а вот тут, под ногами, и едкая копоть застилает взор? Верить… Да как тут верить, если не до нее, не до веры, верить ведь надо разумом, а разум мутится, и нет никакого ветра, дарованного нам от рождения, и дышать уже нечем – да что там дышать, нечем жить.

Потому что стоят у костра двое, и просвечивает огонь сквозь ее белые одежды, словно утреннее солнце – сквозь лепестки пещерного ледяного цветка; а напротив нее, не дальше руки, – тот, что чернее ступеней ночного храма, тот, что ровня ей и родня, потому что они – из одного дома.

Тот, который без выкупа может взять ее…

– Гляди пристально, маляр, и молчи крепко, ибо не живой «нечестивец» возгласит новую веру – это сделаю я, Арун-горшечник!.. Когда время придет.

– …«Рогнеда», «Рогнеда»… Ларломыкин, тебя ли я зрю?

– Меня. А что?

– Поперек себя шире и в полосочку.

– И у меня рябит, это лунища проклятая какую-то нечисть генерирует, пока она не скроется, хоть на связь не выходи.

– Ну и не выходи. У меня самого дел по горло. Пакет информации с Большой Земли мне перекинул?

– А как же, минут десять тому. Глянь в распечатник, твои двойняхи – никак не разберу, кто из них кто, – наверняка уже туда свертку запустили.

– А. Благодарствую. И не смею дольше задерживать.

– Да постой ты, Салтан, в самом деле… Ни к черту у тебя нервишки. Обратился бы к своему чернокнижнику, пусть он малость пошаманит, подкорректирует твое поле, что ли.

– Субординация не позволяет. Я есмь непогрешен. Для полного вхождения в образ халат какой-то дурацкий напялил, бороденку свою тибетскую лелею. Окружающих впечатляет.

– Даже меня. Как вчера отпраздновали?

– Ничего, благодарствую. Мокасева моя – ах, что за душа человек! Так бы и женился на ней, голубушке…

– Да, у этой и не проголодаешься, и не соскучишься. За чем же дело стало?

– За той же субординацией. Экспедиция, сам понимаешь, на каком положении, каждый шаг на виду: снизу кемиты, сверху твоя милость.

– Ну, достославный Колизей со всеми его секретами не очень-то нас интересует. Если и за вами приглядывать – еще одну «Рогнеду» подвешивать нужно. А что до субординации, то вот вернетесь на базу – тут ты ей больше и не начальник. Да меня не позабудь в сваты.

– Тебя забудешь!

В разговоре наметилась едва уловимая пауза.

– Что стряслось, Кантемир? – быстро и очень серьезно спросил Абоянцев, разом теряя традиционный шутовской тон, позволявший им коротать вечерние свободные часы.

– Решительно ничего, Салтан, слава Спящим Богам!

– Выкладывай, выкладывай! Ты же непосредственно общаешься с базой, не то что я, питающийся протокольными цидульками. Кто у тебя там на прямом контакте? Чеслав Леферри? Ты ж его по экспедиции на Камшилку знал, так что коридорно-кулуарной информации у тебя – сухогруз и маленькая ракетка.

– Да на кой тебе эти сплетни, владетельный хан кемитский? Почитай развертку, вон она у тебя в накопителе парится, а потом и поговорим.

– Кантемир!!!

– Что – Кантемир? С завтрашнего дня начинается непосредственная трансляция из города аж по шестнадцати каналам. До сих пор вся видеосолянка поступала на «Рогнеду», и я с мальчиками до одури сортировал все по темам, отжимал воду и в виде концентратов спускал тебе обратно. Так вот, кончилась вам эта сладкая жизнь. Теперь сами выбирайте: улицы, дворы, ну и этот тараканник… как его… Закрытый Дом. Адаптируйтесь на здоровье.

– Кантемир, это же…

– Ну, подарок судьбы или Совета, как тебе больше нравится.

– Да ты ничего не понял! Это же помилование, Кантемирушка, ведь если бы нас решили эвакуировать, то ни о каких трансляциях и речи не было бы! Фу, две горы с плеч…