– Что, ни одной попытки изготовления нового орудия?

Кантемир на экране сокрушенно помотал головой:

– Я бы с этого начал, батюшка ты мой.

– Мы ничего не сделаем без непосредственного контакта, – с тихим отчаяньем проговорил Абоянцев.

– А ты действительно стал паникером, Салтан Абдикович! Не так уж давно – месяцев шесть назад – ты спокойно голосовал за шестивариантную программу экспедиции, а ведь один из этих вариантов предусматривает вообще один только односторонне-визуальный контакт, как сейчас. И на неограниченное время, заметь.

– Нет, Кантемир. Это было давно. Потому что это было на Большой Земле. И в то время, когда мы еще не представляли себе, насколько же кемиты отличаются от землян. Все беды предстоящего контакта мы видели исключительно в том, что наши руки не способны трансформироваться на глазах, превращаясь в своеобразные, но примитивные орудия труда, из-за чего мы не могли запускать в Та-Кемт наших разведчиков. Но разница оказалась глубже и катастрофичнее…

– Бездна пассивности…

– Вот именно. Бездна. А мы еще радовались, наивно полагая, что сдержанность аборигенов на первом этапе их привыкания к нам только поможет нам быстрее достигнуть психодинамического равновесия в собственном коллективе. Действительно, мы не наломали дров, не инициировали паники, бегства, репрессивной волны и потому можем продолжать нашу тренировочную программу с чистой совестью и относительным душевным комфортом. И все же… Можешь поверить мне, Кантемир, как патриарху: неблагополучно и там, за стеной, и тут, в ее кольце. Я это нутром чую. Кемитов давит какая-то тайна, которую мы еще не ущучили, да и для них самих она, возможно, за семью печатями. И мы… Ты думаешь, все дело в том, что нам не терпится? Это есть, не возражаю. Но есть и еще что-то, это все равно как невидимый рюкзак за плечами. С точки зрения квантовой психодинамики это может быть квалифицировано как…

– Не мечи бисер, Салтан, я всего лишь инженер по связи.

– И великий скромник. Когда связь с Большой Землей?

– Утречком. А пока давай-ка выведу я из стойла посадочную фелюгу, ты – вертолет и махнем в какой-нибудь отдаленный оазис, побезлюднее естественно. Змеиный шашлычок на свежем воздухе соорудим, травку покосим, разомнемся, а?

– Спасибо, Кантемир. Возьми Гамалея, он, представь, хуже всех акклиматизируется.

– Почто бы это?

– Видишь ли, идет естественное расслоение коллектива на микроструктуры. Одна группа – молодежь, тут, как и ожидалось, осью турбуленции стала моя белейшая Кристина. Затем – интеллектуалы-одиночки: Аделаида, Сирин… И Гамалей туда же.

– Одиночка?!

– Пока мы планировали группу – а протянули мы с этим целых пять лет, как ты помнишь, – Гамалей тем временем старел. Он ведь был первым из кандидатов, тогда я и не думал, что полечу. И вот оказалось, что с молодежью он чувствует себя дискомфортно, сиречь как…

– Бегемот в посудной лавке. Цитата. Откуда – не помню.

– Вот-вот. И последняя – кухонно-покерная компания: это Мокасева, Найджел, Меткаф.

– В каком смысле – покерная? Вы что, на глазах у невинных аборигенов, этих детей природы, так сказать, морально разлагаетесь? От тебя ли слышу, Салтан?

– Какое уж тут разложение. Покер, как и мнемошахматы, – это сложнейшая система взаимного психологического тестирования. А что касается смысла, то в прямом, Кантемир, в прямом: режутся в свободные вечера. На пестрые бобы. А аборигены пусть хоть с покера начнут, лишь бы разбудить в них обезьяний инстинкт.

– Кстати, о вечере, Салтан-батюшка: а не заболтались ли мы? Что-то меня тянет баиньки.

– И то, голубчик.

– Да, а сам-то ты к какой группе относишься? Или, по начальственной спеси, особнячком?