Дело шло к обеду. Над головой прошелестела стайка пуганных дроздов, впереди озабоченно стрекотала сорока. На очередном повороте он услышал необычный шум и грохот с крайнего ряда дач, будто там что-то ломали. Иван Николаевич подошел ближе. Снова что-то грохнуло. Мальчишки, наверное, подумал он. Шпана с окраин любила шерудить по дачам в поисках цветмета и выпивки. Дамик откуда слышался грохот был из капитальных, кирпичный, на редкость ухоженный. Есть что стащить. Иван Николаевич думал разогнать шпану. Он бы не пошел, ну их, дураков. Да сколько ж можно растаскивать, грабить всё, рушить? Посредь бела дня!

У домика мелькнула темная фигура. Охотник бывалый, подходя Иван Николаевич разрядил от греха ружье, зашел в калитку, кликнул:

– Эй, кто здесь?

Тихо. Прошел вдоль стены, свернул за угол. Дверь.

– Чего шумите! – крикнул.

Навстречу из дома вышел мужик его лет, в потертом ватнике, спортивных штанах. Странный. Темное, словно чумазое, лицо. Иван Николаевич немного растерялся.

– Вы чего тут, дом ломаете?

Мужик молчал и смотрел не него. Иван Николаевич сдернул с плеча ружье. В окне дома увидел второго. Совсем молодой, худой и чернявый.

– Чего грабите! – крикнул Иван Николаевич первому. – Милицию вызвать?

– Тихо дядя, – голос сзади.

Третий, подумал Иван Николаевич. Сколько ж их здесь?

– Не дергайся, – повторил голос из-за спины.

– Мужики, я ж вам ничего, – Иван Николаевич примирительно опустил ружье. – Спокойно.

Первый, в дверях, дернул лицо в улыбке, будто в оскале. Мелькнуло что-то в черных его глазах, как искра вспыхнула. Не к добру, – подумал только Иван Николаевич, и тут что-то с отчаянной силой ударило его сзади, и всё пропало.

Чтобы ни было в чувствах и мыслях Алексея, безразличная к нему общая жизнь шла своим чередом. Жители дрессировано откликались на эхо далекой войны, реже – на внутренние дела навроде Крестного хода. Теребили заботы каждого дня о тепле и хлебе, срочности, распоряжения. Важные для страны события и волнения утопали в повседневности. Никогда еще наша хата не была настолько с края. Скажут – блаженная болотина, суета и скука. Но это был тот необходимый уклад, где всё копошились для продолжения биологического существования, не имея сил изменить условия. Словом, шла обычная жизнь.

Со стороны Алексей не был похож на того, кто ходит в театры (ходит один), да еще после охоты – и вовсе дикость, нестыковка – и прочитай он такое в книжке, вот вам крест (или зуб отдай), не поверил бы. Он сам с усмешкой раздумывал об этом. Ты же слишком обычный, говорил он себе, ты же из этой общей безразличности, что копошится сама по себе, и нет ей дела. При всем том он ходил в их крохотный местный театр в каждый приезд к родителям едва не со школы, точно это была добрая привычка, которая напоминает старикам о молодости.

Алексей знал большую часть труппы из молодежи. Не глядя на копеечную зарплату, они не уезжали, как сам Алексей, работали, ставили порой смелые, хваткие спектакли. Директора Веру Петровну он называл про себя подвижником и шутил, что ей нужно памятник при входе поставить. Лет пятнадцать как она стала основателем театра и служила второй матерью юным актерам – школьникам и студентам.

Горожане их сразу полюбили, театр – редкость в малом городе – стал многим отдушиной в общей серости. Маленькая, бойкая, в годах, Вера Петровна собой загораживала театр от скороспелых реформ и кляуз завистников – неспокойно нашему человеку когда у соседа порядок в хозяйстве – хочется наворотить справедливости. Директорство состарило и закалило ее – давно, в годы беспорядка приехавшую сюда заниматься театром.