– Да, – отвечаю я, рассеянно глядя на дорогу, – услышал, потому что слушал сердцем.

– И что тогда, когда услышал? – подбирается ребёнок к тому, что его интересует.

– Тогда полюбил, – отвечаю я и понимаю, что, если сейчас с меня потребуют пояснений того, что значит «полюбил», я просто утону. Но дети мудры, они не станут вас топить сразу, а шаг за шагом подведут к сути, к вашему собственному прозрению. Захотите ли вы прозреть или сломя голову бежать прочь – это уже ваш личный выбор.

– Почему Русалочка пошла к колдунье? – слышу я уже новый вопрос и автоматически отвечаю:

– Хотела стать человеком.

– Но это же больно! – протестует детский голосок.

«Да, – думаю я, – быть человеком больно, очень больно, но как иначе постичь эту любовь».

– Злая колдунья!

– У Русалочки был выбор, – говорю я совершенно по-взрослому, – она могла остаться русалкой.

– А как же Принц? – недоумевает ребёнок.

– Встретил бы другую девушку, женился, стал королём и мудро управлял бы королевством, – выстраиваю я логичную линию возможного сюжета в соответствии с датским законом о престолонаследии, но не сказки.

– А та тоже пела сердцем? – слышу следующий вопрос.

– Нет, но она умела изящно говорить и была, наверное, красивой и доброй девушкой.

– Не-е-т, – протестует ребенок, мотая для убедительности головой, – тогда она ненастоящая.

Ненастоящая?! А как быть этой настоящей, когда каждый сделанный шаг, каждый поступок, каждое движение навстречу пронзает непереносимой болью, точно долотом от твоей живой плоти кто-то откалывает куски ракушечника, наросшего на тебя и уже ставшего частью тебя. А этот кто-то твердит: «Нет, не верю, это не то, должно быть подлинное, я знаю, чувствую!» И потихоньку, исподволь, а другой раз – со страстным остервенением набрасывается он на твоё огрубевшее от долгого пребывания в морских глубинах тело. Терзает его рашпилем, скалывает наросты, и вот наконец из-под бесчисленных напластований проступает уже забытая всеми и даже самой тобой подлинная твоя сущность.

– Почему она молчала? – слышу я вопрос и не сразу понимаю, о ком, собственно, речь, а потому сама спрашиваю:

– Кто молчал?

– Кто-кто, Русалочка, конечно. А ты думала, ты, что ли? – в голосе Стеши слышится обида.

Думаю, что молчим мы по одной и той же причине, но ребёнку не надо всего знать, даже если он и чувствует так остро. И я отвечаю за себя, прикрываясь Русалочкой, а как иначе:

– Молчала, потому что любила.

– Тогда ей надо было всё рассказать Принцу, вот как я, я же тебе всё объяснила, и ты поняла.

Да, я поняла, только как это своё понимание донести до другого?

Но вновь стараюсь объяснить:

– Есть вещи, о которых легче говорить сердцем, а не словами, потому что сердце не лжёт, а в словах можно схитрить.

Смотрю в зеркальце заднего видения и вижу задумавшуюся Стешу. Наконец, переварив информацию, она спрашивает:

– Принц её не слышал?

– Почему-то не слышал. Или слышал, но не доверял себе, хотел слов. Все кругом говорили слова, и он привык всё выражать словами. А Русалочка не могла говорить, колдунья забрала у неё голос, но сохранила в её сердце любовь. Тогда Русалочка попросила колдунью вернуть ей слова в обмен на свою жизнь, – кратко излагаю я сюжет.

– Зачем она так сделала? – малышка расстроена, я вижу это в зеркале. А автомобиль, как это ни странно, всё ещё продолжает свой путь вопреки здравому смыслу. Должно быть, я веду его на автопилоте, занятая исключительно своими мыслями.

– Потому что любила Принца. Она была готова на всё, чтобы только объяснить ему, что это она – та, которую он любит. Что она настоящая, живая, подлинная.