Лена закрыла лицо руками, слёзы хлынули.

– Чё выпендриваешься, коза драная! Думаешь, на тебе свет сошёлся! Ты чё не понимаешь, что на хрен мне такая баба сдалась, которая ни в жизни, ни в постели ни чё не умеет…

– Сёма, ты же говорил, что любишь?!

– Ой-ой-ой, придумала! Любишь-не любишь, плюнешь-поцелуешь! Да нужна-то ты мне больно! Неплодивая!

Лена соскочила с дивана и хотела выбежать из дома, но Семён сильной рукой ухватил Лену за ткань халата на спине, притянул к себе, а другой рукой ударил между лопаток. Лену отшвырнуло на пол, и головой она ударилась о косяк двери.

Взбешенный Семён начал бить Лену ногами – по животу, по ляжкам. И, когда она обмякла на полу, он, тяжело выдувая воздух из ноздрей, немного постоял с сжатыми кулаками, вышел в кухню, зачерпнул ковшиком воду из ведра, выпил большими глотками и вышел за дверь.

Когда Лена пришла в себя, уже смеркалось. Всё тело болело. С дивана слышался храп мужа. Лена с трудом поднялась, доковыляла до двери, вышла во двор. К перилам веранды была привязана коза. Около козы стоял таз с водой и лежала охапка сена.

Лена спустилась на одну ступеньку, потом еще на одну и присела на нижней. Коза замерла, разглядывая Лену одним глазом и перестав жевать. Лена посмотрела на звёзды. Съёжилась от ночной прохлады. Тело как-то само закачалось в стороны, и из глубины живота потянулся долгий-долгий стон. Лена уронила голову на колени:

– Как же так?! Как же так…

Коза подошла ближе к Лене, обнюхала волосы и стала тыкаться мокрыми губами в руку. Лена подняла голову. Коза посмотрела на Лену в упор, скосила нижнюю губу и шершавым языком лизнула щёку.

Одни считали Валентину слишком доброй, другие крутили пальцем у виска. А Валька с каждой пенсии покупала конфетки-карамельки, пряники, и раздавала детишкам во дворе. Дотемна сидела она на лавочке у подъезда и, завидев ещё вдалеке какого мальчонку или девчонку, чуть не бежала навстречу ему, и рассовывала сладости по карманам.

Детишки любили эти дни. Они уже знали – когда выдают пенсию, и старались не пропустить щедрых угощений, или, как говорили более старшие – «халявы».

Халява длилась дня два-три. Потом наступало затишье до следующей пенсии.

– Ты бы, Валентина, не тратилась на ерунду-то, – наставляла её соседка Нина, – Ведь живёшь-то с хлеба на воду, да и вон сколько сейчас за квартиру надо платить, а у тебя и в зиме-то курточка на рыбьем меху…

– Ниночка, да ты не переживай, – оправдывалась слабеньким голосом Валька и тоненько смеялась, как будто голос её колыхался паутинкой на ветру, – Мне одной-то много ли надо?! Да и дочка моя с мужем вечно, как приедут в гости – понавезут всего, что девать некуда…

– Ой-й! Чё такое говоришь?! Давно они у тебя были?! – цокала и отворачивалась соседка, пряча сердобольные слёзы.

– Да давеча вон, в прошлом месяце приезжали мои золотинушки…

Соседка вздыхала, качала головой, глядя на Валентину, как на полоумную, да и спешила по делам.

А как приезжала дочка Вальки, соседка весь свой трепет, как есть, выкладывала ей – Рите.

– Нина Алексеевна, а вы ничего такого за мамой не замечали? – выдержав паузу, но как бы невзначай, спрашивала Рита.

– Ты о чём, Риточка? – заглядывала в лицо соседка, стараясь разглядеть в глазах вопроса дополнительные смыслы.

– Да я так… А у вас такие цветочки симпатичные!..это как их – крокусы? – переводила разговор на другую тему Рита.

– А ты надолго, али погостить на часок-другой? – спрашивала Нина, направляя на стол варенье к чаю.

– До вечера побуду. Завтра же на работу. Ладно уже, побегу я… Я ж маме сказала, что на минутку к вам, а сама…