‒ Всенепременно, пани. В лавру же идете, ‒ закивала толстуха-бонна и погрозила пальцем воспитаннику, надзиравшему за происходящим из-за двери детской. – Не препятствуйте, паныч, маменьке наряжаться. Видите, поспешает.

‒ По какой надобности маменька надела твои вещи? – поинтересовался босоногий малец годков 8-ми от роду, одетый в короткие штанишки и белую майку с арбузными кляксами на животе. – Пожитки ей явно не в пору. Своих вон полна гардеробная.

‒ Шел бы ты, Мишенька, грамматику повторять, ‒ улыбнувшись, сказала маменька и объяснилась. – Совсем нежданно мне понадобилось наведаться в лавру, а вещей подходящих не оказалось. Возле церквей завсегда прорва нищих и калек. Проходу не дадут, коль заприметят нарядную пани.

Саломея набросила на плечи хозяйки белую застиранную косынку и посетовала:

‒ Побирушки не так страшны. Нынче особливо мятежно на фронте. Поговаривают, что большевики вскорости сдадут Киев войскам Директории. А те вроде бы примирились с деникинцами. Интересно поглядеть, захотят ли золотопогонники брататься с петлюровцами. Как пить дать учинят резню. Клара Германовна сказывала…

‒ Не внимала бы ты бабьим сплетням, ‒ отмахнулась от нее Анна. – Из-за пересудов у Мишеньки может пароксизм случиться. И без того мечется во сне.

‒ Я отменно сплю, ‒ насупившись, пробубнил сынишка. – Про войну мне Ванька иначе толковал. Красные нарочно уходят из Киева. Хотят, чтобы богатеи возвернулись. Потом одним махом порубят украинских сепаратистов с белогвардейцами и отымут золотишко у миллионщиков.

Хозяйка усмехнулась, косясь на опешившую бонну и подметила:

‒ А ты мне толкуешь про симпатию деникинцев к петлюровцам. Вишь, как дитятко смыслит в политике нынешнего хаоса.

‒ Марш в комнату, паныч! – гаркнула на воспитанника Саломея. – Ванька, небось, наслушался россказней своего нетрезвого папаши. Спившийся жандарм – готовый провокатор.

‒ Иди, Миша, иди, ‒ поддержала гувернантку Анна. – Когда ворочусь, мы непременно обо всем потолкуем.

Чмокнув дитя в щеку, она направилась к лестнице, кинувши мимолетный взгляд в зеркало. Спустилась на первый этаж и заглянула в кухню, где громыхала посудой розовощекая кухарка Хрыстя.

‒ Что с водой, Христина Павловна? С утра еще не подавали? – поинтересовалась и удивленно вскинула брови. ‒ О! Да вы нынче в вышиванке!

‒ А как же! По случаю надела, ‒ не оборачиваясь, объяснилась грудастая молодуха. – Власть-то снова меняется. Поди, уж в десятый раз. А воды от пролетариев разве дождешься? Я спозаранку дала Степану опохмелиться, так он на радостях два ведра из дворницкой притащил.

‒ Может из бакалеи чего надобно принести?

‒ Все в ажуре, пани, ‒ заверила Хрыстя и, глянув на Анну, выпучила глаза. – А вы чего в пожитки Саломеи вырядились? Власть же в другую сторону меняется.

‒ В Лавру надобно сбегать. Там столько попрошаек.

‒ Так сказали бы мне, ‒ кухарка утерла о фартук ладони и похлопала по бокам. – Во! Самая модная нынче одёжа. Красные кажись, уходят, а заместо них наши в город придут.

‒ Наши, ваши, ‒ выдохнула Анна Яновна. – Разве поймешь?

– Вы, пани, не надумайте в лаврской бакалее отовариваться. Нечего с тамошними спекулянтами дело иметь. Я завтра на Кловский спуск сбегаю. Там селяне привозят к монастырю молоко и олию с картошкой. У знакомой тетки все задёшево выторгую.

Молча кивнув, Анна отворила парадную дверь. Спустилась с крыльца и, порассудив, повязала голову косынкой:

«Лучше уж сразу надену. Так и в голову не напечет, и прическу не заприметят. А то она и вовсе не подходит к наряду».

Летний день клонился к вечеру, а несносная жара донимала даже в тени. Парило, будто к дождю. На старых каштанах, стоявших караульными шеренгами вдоль всего Бутышева переулка, ни один лист не шелохнулся. Выгоревшая трава на газонах представлялась неживой, будто нарезанной из пергамента. Из-за жары на Никольской не оказалось ни автомобилей, ни бричек, ни одиноких прохожих.