Большинство ее ровесниц-дебютанток оказались застенчивыми неуклюжими девушками, «не знавшими пудры… одетыми настолько безвкусно, что без слез не взглянешь, с лохматыми бесформенными волосами, заколотыми кривыми гребнями». Юноши, которым их представляли как потенциальных будущих жен, казались столь же неуклюжими и пресными. У Дианы сложился свой идеал мужчины в ходе общения с ребятами из оксфордской компании: Аланом Парсонсом, Рэймондом Асквитом, Патриком Шоу-Стюартом. Все они были умны, остроумны, читали стихи. Гвардейцы, виконты и графы, с которыми она танцевала тем летом, не шли с ними ни в какое сравнение.

Следующее лето оказалось намного более интересным: в июне в Лондон приехал с гастролями «Русский балет» Дягилева. Диану заворожила сложная хореография и волнующая музыка «Шахерезады» и ослепительная яркость декораций Леона Бакста. Наконец она очутилась в мире, напоминавшем яркие картины, нарисованные ее воображением. А когда в 1912 году послушала русскую оперу, в которой солировал великолепный Федор Шаляпин, «будто все кометы разом пронеслись по незнакомому небу, а звезды пустились в пляс».

Тем же летом Диана открыла для себя театр другого рода. Они с матерью ездили в Венецию и познакомились с баснословно богатой эксцентричной маркизой Луизой Казати. Та жила в необычном одноэтажном палаццо [22] на Гранд-канале в окружении мрачного заросшего сада со зверинцем. Но куда больше ее жилища Диану поразили ее экстравагантные приемы.

Когда их с герцогиней впервые пригласили на прием в палаццо, за ними отправили одну из личных гондол Казати. По прибытии их встретила пара почти обнаженных рабов; один подливал масло в жаровню, и приветственный огонь взлетал в ночное небо; второй бил в огромный гонг. Казати, похожая на ожившую Медузу Горгону – лицо напоминало бледную напудренную маску, огненные кудри, крашеные хной, – ждала на террасе палаццо. Она стояла в громадном вазоне с туберозами, застыв в грациозной позе, как мраморная статуя, и молча протягивала каждому из пришедших бледный цветок.

После предсказуемого регламента английских балов этот декадентский спектакль показался Диане волшебством. Вот чего ей не хватало, когда она пила фруктовый пунш и танцевала кадрили в прошлом сезоне! Впрочем, и Лондон вскоре начал оправдывать ее ожидания. В городе назревали перемены, повсюду витал дух космополитизма – первая выставка постимпрессионистов, радикальные теории Зигмунда Фрейда, открытие новых ночных клубов. Последние интересовали Диану больше всего.

Клуб «Пещера золотого тельца», расположившийся в маленьком подвале близ Риджент-стрит, открылся в 1912 году и стал окошком в современный мир. Его стены украшали росписи, вдохновленные балетами Дягилева, а на сцене выступал негритянский оркестр – настоящая американская экзотика. Зал оглашали визгливые трубы Сент-Луиса, плачущие струны южных плантаций и печальное эхо блюза. Здесь подавали коктейли «Розовая леди», а женщинам позволялось не только пить спиртное, но и красить губы помадой, играть в азартные игры и курить. Диана оказалась в своей стихии. Ей приходилось подкупать компаньонку или избавляться от нее хитростью, но, очутившись в прокуренном темном зале, она ощущала себя свободной. На танцполе ночного клуба она забывала обо всем, отплясывая терки-трот – «индюшачий танец» – или «медведя гризли» – под регтайм, ритм которого словно дергал ее за невидимые ниточки, заставляя бедра покачиваться, а щеки краснеть. В этом сезоне юбки стали короче и колыхались в нескольких дюймах над полом; танцуя, Диана с гордостью отмечала, как хороши ее обтянутые шелковыми чулками тонкие лодыжки.