– Тормозить надо уметь, – ехидно сказал Коля.

Он вскарабкался наверх. Отдохнул, искренне благодаря знамя за выручку. Побрел обратно.

Когда Лавочкин вышел из зарослей и стал спускаться к деревне, его встретили восторженные крики и пляски. Селяне вышли ему навстречу, пели здравницы и махали руками.

– Благородный рыцарь победил великана! Благородный рыцарь – наш герой-защитник! Слава непобедимому рыцарю! – кричали они. – Я сам видел, как он отважно замахал своим алым штандартом перед носом презренного гиганта и обратил его в бегство! Добро пожаловать в спасенный Жмоттенхаузен! Слава, слава!

Коля не сразу понял, что этот стихийный митинг целиком посвящен ему. Парень оглянулся, проверяя, точно ли его приветствуют, или он снова путается у кого-нибудь под ногами. Успокоившись, Лавочкин стал купаться в лучах славы.

«Да, черт возьми, я победил великана!» – дошло до него. Солдат зажмурился от гордости.

На самом пике самолюбования и веры в собственную крутизну Коля оступился и самым жалким образом упал, покатившись к ногам спасенных им селян, больно ударяясь боками и головой о твердые кочки.

– Благородный рыцарь устал! Благородный рыцарь утомлен схваткой! – захлопотали вокруг него женщины.

Это было последним, что услышал парень. Сознание покинуло его.

Примерно в час ночи прапорщик Дубовых почувствовал непреодолимое желание покурить. Командир полка курение в комнате, где были дамы, не разрешал, поэтому Палваныч не слишком строевой походкой вышел в коридор.

Пухлые короткие пальчики долго не могли выудить «беломорину» из пачки, но наконец справились. Зажигалка поддалась с третьей попытки.

Основательно затянувшись, прапорщик потеплел сердцем. Подпирать стену не хотелось. Хотелось пройти «как по Бродвею в Париже» (эту армейскую остроту Палваныч Дубовых давным-давно подцепил у «папы», тот уже забыл, а прапорщик все еще блистал).

Ноги сами принесли Палваныча к Красному уголку. Дверь была приоткрыта. Прапорщик окинул ее хозяйским взглядом и пошел было дальше, но тут в его мозгах вдруг завизжала маленькая тревожная сиренка.

– Где рядовой? – прохрипел Болваныч, возвращаясь к дверному проему.

В комнате не было ни солдата, ни оружия.

– Ектыш! Самоволка! – хохотнул прапорщик и сразу замолк.

Чего-то не хватало… Чего-то красного, с золотыми буквами и бахромой… Священного…

Знамени!!!

Поганец убег в самоволку и прихватил полковую реликвию!

Прапорщика посетило не полное, но все же отрезвление.

– Ах ты, непосредственно, сволочь! – прорычал Палваныч, поднимая фуражку, валявшуюся на полу прямо перед входом.

Дубовых вышел на средину комнаты и принялся осматривать ее, словно сыщик. Несколько раз повернувшись вокруг своей оси, прапорщик почувствовал головокружение и остановился аккурат лицом к подставке для похищенного знамени.

На уровне груди прямо возле стены Болваныч увидел темную прозрачную воронку (а он сразу решил, что это воронка, из-за круглой формы и вращающегося воздуха).

– Так, с алкоголесодержащими напитками нужно прекратить… – раздумчиво произнес прапорщик Дубовых, тыкая указательным пальцем в центр аномалии.

Стоило ему поднести палец к воронке, как непреодолимая сила ухватила его за руку. Палваныч-Болваныч понял, что сейчас произойдет конфликт со стеной, и закрыл глаза.

Но, подобно самовольщику Лавочкину, прапорщик жестоко ошибся в своих прогнозах. Чуть позже он обнаружил себя рылом в муравейнике, – правда, было совсем темно, и Болваныч ничего не увидел, просто почувствовал мягкое и соломенное.

– Вот-те нате, хрен в томате, здравствуй, рота, Новый год! – высказался Дубовых.