Если же, напротив, биология обладает собственным содержательным единством, по отношению к которому механические и химические соображения являются подчиненными и инструментальными, то психология может даже принимать участие в физиологии, не теряя своего сущностного ранга. Но в таком случае мы должны, как говорил Спиноза40, менее механически мыслить о животном каркасе и признать (по примеру Шеллинга) нечто действительно внутреннее (то есть не просто локально внутри кожи) в качестве высшей фазы или характеристики жизни. Короче говоря, мы должны признать чувствительность кульминацией физиологического и началом психологического.

Для строго научного психолога, как уже отмечалось, или для психологии, подражающей оптической и электрической науке, идеи – это только психические события: они не являются идеями чего-либо, относительными, то есть по отношению к чему-то другому; они не имеют никакого значения и никакой ссылки на реальность вне себя. Они – представления; но не представления чего-то вне сознания. Они – видимость, но не видимость чего-то: они не показывают ничего за пределами себя. Можно сказать, что они представляют собой уникальный вид физических явлений. Если мы говорим, что они являются представлениями чего-то, мы имеем в виду только то, что в представленном чем-то, в ощущаемом чем-то, в желаемом чем-то, мы отделяем качество или форму или аспект презентативности, ощущаемости, желаемости и рассматриваем этот аспект сам по себе. Существуют степени, отношения, осложнения таких презентаций или такой презентабельности: их описанием и объяснением занимается психология. Они слабее или сильнее, более или менее соотносимы и противоположны. Представление (или идеация), короче говоря, – это название последовательности событий, которая имеет свои особенности, свои законы, свои системы, свою историю.

Вся реальность, можно сказать, существует в таком представлении; она для сознания или в сознании. Все esse, в самом широком смысле, есть percipi. И все же, кажется, это всего лишь обычный опыт – сказать, что все, что представлено, не является реальностью. Оно есть, оно обладает неким бытием, как-то предполагается, что оно существует: но это не реальность. И эта отсылка и противопоставление тому, что представлено, подразумевается во всех таких терминах, как «идеи», «чувства», «состояния сознания»: они отличаются от объектов чувств или внешних фактов и связаны с ними, с чем-то, как это называется, вне сознания. Мысли и идеи противопоставляются вещам и реалиям. В своей примитивной стадии и ребенок, и дикарь, кажется, не признают такого различия. То, что они представляют себе, находится, можно сказать, на одном уровне с тем, что они осязают и чувствуют. Они, как мы с укором замечаем, не видят разницы между фактом и вымыслом. Все мы, конечно же, подвержены подобному состоянию. Сильная страсть, острая надежда или страх, как мы говорим, наделяет свои объекты реальностью: даже сангвинический момент представляет как факт то, что более спокойное размышление не допускает как фантазию. Однако у естественных и здравомыслящих людей вспышки варварского воображения вскоре рассеиваются, и разница между галлюцинациями и реальностью становится очевидной. У людей с полностью разрушенным сознанием реальность галлюцинаций становится постоянным или привычным состоянием. У ребенка и неподготовленного человека это повторяющееся и тревожное влияние: и вряд ли стоит добавлять, что круг этих обманщиков – людей с «ложью в душе» – очень велик. Таким образом, возникает различие огромной важности – между истиной и ложью, реальностью и нереальностью, или между представлением и реальностью. Возникают два мира: мир идей и мир реальности, который они должны представлять, и, во многих случаях, представлять плохо.