Сила бессознательного внутреннего конфликта затмит видение конструктивного выхода из переживания и произведет подмену: место страха наказания займет страх за незрелого подростка. У такой подмены есть и вторая причина: мать отказывает ребенку в индивидуальности. Он, материально и социально зависящий от нее, в ее представлении не имеет независимости в душевных / телесных переживаниях и процессах (симбиоз). Он – ее меньшая часть, странное поведение которой она воспринимает как угрозу своей большей части и безопасности в целом. Растут напряжение и тревога. Страхи продлевают симбиоз, зависимость, созависимость и плодят новые страхи: мать мыслит, чувствует и поступает деструктивно. Ее действия направлены на ограничения подростка (своей меньшей части) в контактах: в ход идут гиперконтроль, назидания, устрашение. Потому она не интересуется внутренним миром ребенка, не видит подлинных трудностей его адаптации, не дает уместных рекомендаций. Мать убеждена, что точно знает, что именно он как ее часть переживает. Такое ее поведение отвращает подростка от нее как не понимающей, не любящей, разрушающей, «пожирающей» и взращивает в нем ненависть, помещающую ее в категорию «чужой, враг».

Насилие над волей – своей и других, «прогиб» под обстоятельства, разрушение дорогих и значимых отношений, отказ от борьбы за них, отказ от самопознания и творчества, создание помех в самопознании и творчестве другим и прочее, продиктованное страхами перед внутренней и внешней реальностью, – проявление страстей, деструктивного эгоизма или себялюбия.

Странный факт из опыта: я не обнаружила, что себялюбие является любовью к себе. Это иллюзия любви, назначение которой – оградить человека от труда над своими страхами; иллюзия, взращивающая душевную лень, плодящая страх и малодушие. Себялюбие свойственно людям, не признающим индивидуальность и свободу личности другого, а также разнообразие мира. В отличие от себялюбивых, душевные процессы всегда глубоки и полны любви, сострадания, сопереживания и сочувствия. Их главным героем является аутентичный другой, а «СО-» – их суть. «СО-» – не симбиоз, это готовность разделить страдание, переживание, чувствие, действие другого в том виде, в котором они происходят именно у него. Искренняя забота о другом человеке, опирающаяся на признание его ценности и неповторимости (этика), перемещает фокус внимания с себя на него. Поэтому душевные процессы изначально отличаются от процессов деструктивного эгоизма, которым присуща фиксация на себе, своих страхах, выгодах и безопасности. По той же причине душевные процессы имеют тенденцию к выравниванию эмоциональных флуктуаций, от которых ни один человек не застрахован. Эта их особенность хорошо видна в нетипичных ситуациях. Способность к «СО-» растет у человека по мере увеличения побед в сражениях с гидрой деструктивных страхов. Такие победы способствуют познаванию миров, внешнего и внутреннего, и опосредованно вносят ясность в восприятие другого. Они же, в случае необходимости, подсказывают верные инструменты помощи: слова, касания, действия. Однако (!) вновь странный факт из практики: душевный процесс – мой, следовательно, эгоистичный. Но почему-то созидательный. Может быть, человек относится к другому так, как хотел бы, чтобы относились к нему? Тогда этот эгоизм согласуется с жизненностью, сохранностью, телесностью, развитием и творчеством, своим и других. Он направлен ОТ себя К другому. Может быть, «возлюби ближнего своего как самого себя» становится возможным тогда, когда человек познаёт себя в эгоистической (моя), но (!) этической любви к другому, которая больше страха за себя? Назову характер такого эгоизма натуральным. Возвращаясь к примеру: мать, желая добра и пользы своему ребенку, могла бы увидеть его индивидуальные особенности и подобрать верный подход к нему. Для этого ей нужно было бы совершить подвиг во имя него и себя: начать учиться вместе с ним тому, чему ее не научили родители – прежде всего разборчивости (что есть что), находчивости, смелости, нестандартности мышления и действий, способности сомневаться в своей правоте и пр. Тогда, изменившись, мать стала бы для своего ребенка мудрым и балансирующим помощником, к словам которого он бы прислушивался. Но она не может вступить в обучение, базирующееся на мудром принципе «как человек относится к миру, так и мир относится к человеку». Она даже не может догадаться о существовании этого принципа, ей доступна лишь та область знаний о мире, которая опирается на банальные истины: мир полон опасностей, человек человеку волк, лучше быть первым на деревне, своя рубашка ближе к телу, бесплатный сыр бывает только в мышеловке и пр. Возводя банальные истины (ситуативно вполне уместные) в абсолют, распространяя их на все закономерности и случаи жизни, мать не выходит за границы грубых стереотипов взаимодействия. Иными словами, ей не остается ничего другого, как привести в соответствие и методы обращения с подростком: через гиперконтроль, повышенную тревожность, страх, агрессию – вербальную и даже физическую. Так обеспечивается стабильность «птичьего двора», к которому тяготеет мать [1].