Такая война является поистине духовно творческим процессом в жизни народа. В ней дух народа становится духом армии; а дух армии питается из единого всенародного порыва. Солдат, носящий оружие является вооруженным воином; a мирные граждане становятся невооруженным воинством. В такой войне призыв под оружие меняет лишь способ участия и степень участия в войне. В такой войне воевать не значит сражаться; но сражаться – значит воевать в духе и ради духа. Тогда сражение получает значение духовного подвига; а война захватывает всю душу и весь дух народа. Война получает значение всеобщего духовного пожара и нет сил, которые могли бы победить такой народ.

Такая война с силой, подчас неожиданной, заставляет человека почувствовать и признать, что его «я», весь его внутренний мир, существует на свете только в качестве живого члена народа, единой живой нации, этого большого, растянувшегося во времени и с виду разбросанного в пространстве «мы». Каждый из нас незаметно с раннего детства впитывает и уже впитал в себя элементы того характера, той добродетели, той красоты, того мироощущения, того чувства Бога, которые уже осуществлены и еще осуществляются нашим народом сообща. И часто мы забываем о том, на чем мы стоим, из чего мы состоим, чем проникнуты,–· ту духовную основу, на которой каждый из нас вышивает своею жизнью новый, еще никогда не бывший, своеобразный узор; забываем потому, что сосредоточиваемся на наших личных особенностях, на том, в чем мы не похожи на других, на тех индивидуальных отличиях в нравах и в судьбе, в которых утверждается наше «я» и его жизнь.

И вот война есть тот час, в который обособившееся в этих отличиях «я» испытывает, мало сказать: свою связь, – свое тождество, свое постоянное, непрекращающееся совпадение с элементами общего народного духа. В такие минуты, человек потрясенный и духовно раненый, испытывает с необычайной силой, что он немыслим и невозможен без своей родины, т. е. без вскормившей его духовной жизни его народа. Каждый из нас чувствует, что поток, в котором он всю жизнь плыл и будет плыть до смерти, есть поток русской жизни; что дом его, в котором он живет духовно, сложен из камня нашей России; что огонь, от которого загорелась его жизнь, был русский огонь и погаснет он, как русский. Конечно, тело «мое» и душа «моя» могут жить и вдали от родины; это испытали мы все, бывшие за границей. Но дух, оторвавшись, прекратится так, как умирает отсеченный член организма. Именно эту связь имели в виду Аристотель и Гегель, когда говорили, что без народного духа реально невозможен личный дух.

И когда война ставит под угрозу это единое, вскормившее нас всех лоно, то душа каждого из нас слышит вопрос: если это тебе не важно, то что же тебе вообще важно и дорого на свете? если это не уводит тебя из узких и душных сфер лично мелочного житейского кропания, то что же вообще может увести тебя? и если мы этого не защищаем, то что же мы такое?

В самом деле, что мы без Пушкина, Гоголя, Достоевского и Толстого? без Глинки, без Мусоргского и Врубеля? без нашего старообрядчества и сектантства, без нашего храмового зодчества, без бывшего русского старчества, без русской былины и песни, без Петра Великого и Бакунина, без Ломоносова, без нашей героической и бескорыстной науки? И если мы этого не защищаем в общем и напряженном духовном подъеме, то, может быть, нам вообще лучше не быть вовсе? Потому что древесный лист, безучастный к удару дровосека по стволу дерева, свершил свою судьбу и нашел свой конец: он скоро высохнет и упадет мертвый.

В такое время естественно отложить или отодвинуть на второй план все узколичные дела и интересы. Но тем сильнее должен разгораться духовный подъем.