Стоит представить эту картину, как невольно и сам начинаю сотрясаться от смеха и забываю взяться за поручень, когда автобус резко тормозит на светофоре.

– Ой! – только и успевает пискнуть Аня, волею судьбы прижатая моим телом к пыльному окну.

– Прости! – шепчу, утопая губами в мягком шелке русых волос. Понимаю, что должен отойти, еще раз извиниться, но с головой пропадаю в легком, едва уловимом аромате, исходящем от девчонки. Сладкий жасмин переплетается с почти невесомой терпкостью мимозы и рождает поистине магическое послевкусие.

– Соколов, сделай шаг назад! – приводит меня в чувство Пуговица и отчаянно упирается ладошками в мою грудь.

– Прости! – бубню невнятно и тут же нахожу предлог не отходить. – Мне кажется, я что-то вспомнил.

– Наша остановка, – смущенно бормочет Аня и юрко высвобождается из-под моего веса. – Илья, идем!

Она берет меня, немного растерянного, за руку и тащит за собой. Черт, как все же неудобны эти автобусы: мало того что постоянно трясет, какие-то чужие, незнакомые люди без зазрения совести норовят ткнуть локтем побольнее, так еще и выйти из этого ада нужно успеть, а не то ржавые двери ногу откусят или шею передавят. Брр!

– Так что ты там вспомнил, Илья? – Не выпуская моей руки, Аня ведет меня за собой по узкому тротуару, с двух сторон украшенному кустами ярко-красного шиповника.

– Не важно, – бурчу под нос, на ходу отрывая пару ягод. Если честно, очень не хочу вдаваться в подробности. Да и что я ей скажу? Что ее волосы такие же мягкие и нежные, как у кого? Непонятной девушки из моего прошлого, которую даже вспомнить не могу? Да и была ли она, эта девушка? Так, одни эфемерные образы на грани ощущений. Ну на фиг! И так кажусь себе жалким и убогим в этих кедах. Лишний повод для смеха над собой давать точно не стоит.

– В твоем случае важна каждая мелочь! Рассказывай! – не унимается егоза и, заметив, что я тащу шиповник в рот, возмущенно бьет по рукам.

– Фу! Илья, он же грязный! – морщит носик, а я радуюсь, что сработало: внимание Пуговицы смещено.

Анька напоминает сейчас электрический чайник, готовый вот-вот закипеть: так же пыхтит и хмурится.

– Привык в своей деревне все с грядок немытым жевать! – возмущенно взмахивает руками. Смешная! – Здесь так нельзя!

– Я просто голодный. – Повожу плечами и выкидываю остатки ягод в кусты. – На завтрак была манная каша, а обед я пропустил.

– Что плохого в манной каше?

– Не знаю. Она просто мерзкая.

– А я люблю манку.

– А я греческий омлет со шпинатом обожаю. Особенно если добавить туда оливки каламата, шампиньоны и, конечно, тимьян. А вместо водянистого больничного какао обязательно черный свежезаваренный кофе с тонкой пенкой и кусочком тирамису.

Чувствую, как слюнные железы сходят с ума от одного только упоминания о еде. Правда, пока я предаюсь мечтам, Аня начинает заливисто хохотать, возвращая меня к кустам шиповника и серой реальности.

– Оливки каламата? – Сквозь смех едва получается разобрать ее слова. – Ты фантазер или фанат кулинарных программ?

– Почему?

– Ну просто… – немного успокоившись, пытается объяснить Аня. – Я же была у тебя дома. Какие оливки и шпинат? Какой тирамису? Откуда?

– Думаешь, если я деревенский…

– Нет! – Девчонка резко тормозит и, развернувшись ко мне, с очередной порцией жалости заглядывает в душу. – Насколько я поняла, вы концы с концами еле сводили. Жили на одну бабушкину пенсию да твое пособие. Какой там тирамису? Дай бог, на хлеб да на чай хватило бы. А ты – шампиньоны, оливки…

– Может, ты и права. – Резко отступаю и несусь вперед. Осознание собственной никчемности больно ударяет по самолюбию.