Спина гудела от стояния у кафедры.

– Надо сделать нормальный письменный стол и кресло удобное, – продолжил я размышлять. – Помню, когда-то я мечтал поставить себе старинное бюро в кабинет. В кабинет? Какой кабинет? Нет у меня никакого кабинета. Или есть? Помню большие окна с прозрачными стёклами. Где это было? И большой стол со складывающейся крышкой и ящичками для перьев, чернил и бумаги.

Я понял, что задремал и резко дёрнулся. Нельзя спать. Надо выйти на двор. Зачем? Ах, да… Прострел!

С трудом сделав усилие, чтобы раскрыть глаза, я увидел не широкие прозрачные стёкла окон, а высокое удлинённое окно со слюдяными оконцами, вставленными в деревянные перемычки. Я в который уже раз за эту неделю сделал попытку что-то разглядеть через полупрозрачную пластину.

– Хрен там, называется, – подумал я, недовольно скривившись, и одёрнул себя. – А чем я, собственно, недоволен? В моём доме – в нашей спаленке на четверых – точно такие же окна. Узкие и совсем даже непрозрачные. И где я мог видеть широкие и прозрачные, как воздух? Только во сне, конечно, усмехнулся я и протёр кулаками глаза, успевшие за короткий сон слипнуться.

Всё хватит тут рассиживаться.

Схватив с кафедры пустую склянку, в которой ещё недавно были чернила, я заткнул её деревянной пробкой, сунул запазуху полотняной рубахи, опоясанной тонким кожаным ремешком, завязанным на хитрый узелок, и выбежал под июньское солнышко.

* * *

– Ну-ка… Если двадцать пять копеек раздать пятерым э-э-э опричным воям, сколько будет у каждого?

Я посмотрел на царя снисходительно, но удержался от того же в голосе.

– Пять, государь. Это просто, – сказал я.

Иван Васильевич уже некоторое время экзаменовал меня, но дальше таблицы умножения на «пять», почему-то озадачить меня не решался.

– Можно я сам себе придумаю задачу, государь. Похоже, вы меня жалеете.

Царь посмотрел на нахмурившегося Михаила Головина и, увидев, что тот кивнул, пожал плечами и сказал:

– Давай сам.

– Казна выдала сотнику для выдачи награды за сражение пятьсот копеек.

– Новгородских? Мало что-то… Что за сражение такое? Ежели сотня конная, то не меньше пяти тысяч.

Я улыбнулся.

– Пусть будет пять тысяч. Однако после сражения в сотне осталось э-э-э тридцать два всадника. Вопрос… Сколько денег у сотника если он «новгородки» поменял на «московки»?

– Хм… Мудрёно, – улыбнулся царь. – И сколько? Хотя нет. Расскажи, как считать будешь? Снова без счёта костьми? Только умом?

Я тоже улыбнулся.

– Да, государь. Начнём. Каждому конному воину за сражение полагалось по пятьдесят копеек, потому что пятьдесят тысяч мы делим на сотню. Правильно?

– Давай-давай, – подмигнул мне царь.

Похоже моя игра ему нравилась.

– Вот… Но конных осталось только тридцать два, поэтому пятьдесят умножаем на тридцать два.

– Что делаем? Умножаем? Это как? – сделал «стойку», подавшись вперёд, царь и тут же ойкнул.

– Э-э-э… Значит берём тридцать три раза.

– А-а-а… Так бы и говорил, – прокряхтел Иван Васильевич, морщась от боли. – Вот лихоманка бисова! Прости, Господи!

– Значит выдал сотник одну тысячу шестьсот копеек. Вычитаем их из пяти тысяч и получаем три тысячи четыреста «новгородок». Делим их пополам и получаем одну тысячу семьсот «московок». Как-то так, великий государь.

– Силё-ё-ён, ты брат. Значит ты всю «пифагорову таблицу» знаешь?

– Всю? – удивился я. – Всю её никто не знает. Она бесконечная. А до десяти знаю. Но в том то и дело, что слишком она неудобная для счёта, ведь не упомнишь всё умножение.

– Не упомнишь. Так для того счёт костями есть, – хмыкнул царь.

– А ты, государь, считаешь сам большие цифры?

Иван Васильевич смутился.