– Я никого не похищал! Это ошибка какая–то!

Но меня как будто не слышат.

Дергаюсь, когда раздается крик Вероники. Если они ее...

– Не трогайте девушку! Она не при чем!

И я тоже! Но почему–то полицейские ворвались в МОЙ дом, повалили МЕНЯ.

– Это он! Точно он! – заверещала над ухом какая–то девица. Не Вероника. Другая. И вдобавок пнула меня в район ребер. – У–у, маньячело!

– Больно, бля! – от неожиданности дергаюсь. Вместе со мной дернулся автомат, что выходным отверстием до сих пор упирается в бедро. Металл съехал к «фаберже». Практически уткнулся в них. Все, что можно было – втянулось внутрь. По спине пробежал неприятный холодок, подмышки взмокли.

– Он, он! Я его тоже узнала! – подхватила другая не менее противным голосом. – У–у, старперище! Извращенец!

– Эй, я ни в чем не виноват! – на всякий случай заорал, пока меня не обвинили в том, чего я не совершал и не лишили важной части тела.

– Если ты, мразь, хоть пальцем тронул мою подругу!.. – продолжает надо мной пищать девица. – Если с ее головы упал хоть один волосок!.. Мой брат скрутит тебя в бараний рог и скажет, что так и было! Да же, братец?

– Ага, – подтвердил тот самый амбал–братец, что держит мои яйца на мушке.

– Ой, смотрите, у него на руке кровь! Ты что, бабуин, нашу Нику избил?

Блять, выключите это сраное кино, мне оно не нравится!

– Маша! Аня! Как вы тут оказались? – вскрикнула выбежавшая из кухни Вероника.

– Ника–а! – в голос заорали девки. – Живая! Слава богу!

– Малая, – перекрикивая чаек, обрадовался брат одной из них, – он тебя заманил? Угрожал? Шантажировал? Насильно удерживает?

– Нет! Я сама пришла! В гости! Девочки, Женя, вы что тут устроили? Кто эти люди?

– Все, ребята, отбой, можно опустить оружие, – это сказал кто–то из полицейских. – Нашли девушку. Живая.

А женские голоса затрещали сороками на весь дом:

– Сомова! Ты нас так напугала!

– Мы с ног сбились, тебя разыскивая.

– Хорошо хоть по сториз смогли вычислить где ты.

– Он тебя силой увез?

– Тронул тебя?

– Изнасиловал?

– Избил?

– У–у, сволочь!

Мне в ребра опять прилетел пинок. Я дернулся, заскрежетал зубами. Больно же!

– Что ты делаешь, Маша! Отпустите его, – взмолилась Вероника. – Он ни в чем не виноват! Артем! – девчонка упала передо мной на колени, склонилась, погладила нежно, заботливо, как котенка, рукой по волосам. – Вы как?

– Норм, – прохрипел, практически облизывая губами пол.

– Снимите с него наручники, пожалуйста!

– Ник, Ник, а он не буйный? Щас мальчики снимут с него наручники, а он ка–ак кинется!

– А ты его защищаешь!

– Стокгольмский синдром! – опять сороки затрещали.

– Маш, ну что говоришь такое? Он мне слова плохого не сказал, пальцем не тронул, а ты – кинется, синдром.

Маленькая моя. Защитница. Самому ее приласкать захотелось и мордой, тьфу ты, лицом о коленочки круглые потереться.

– Могли бы позвонить, – негромко выговаривает подругам Ника.

– А мы звонили! У тебя такой визг стоял, мы думали тебя живьем режут!

Точно! В клубе Ника отвечала на звонок, и как раз в этот момент рядом толпа визжала – подпевала что–то.

– А на сообщения ты не отвечала! Потом вообще недоступна была!

– И все равно зачем все это?

За спиной забрякал металл – с меня сняли наручники, помогли подняться.

Стою, растираю запястья, таращусь на толпу народа в моей квартире. В крикливых истеричках узнаю подружек невесты. Тех самых, что вчера выплыли из лимузина.

Вокруг них, широко расставив ноги, полукругом стоит группа захвата с оружием наперевес. Грозные парни. Суровые. Глаза свои щурят – не доверяют.

– Точно все в порядке? – из прорези в балаклаве блеснули подозрением серые глаза. – Малая, мне остаться? – уставился на Нику.