Мне претит сама мысль, что посторонний человек будет трогать и перебирать мои вещи. А вдруг что-то разобьют? Да, я понимаю, что есть договор, где прописаны суммы денежных компенсаций. Но кто компенсирует утраченные эмоции и воспоминания?

К примеру, если повредят эту картину в рамочке, где нарисован детский самосвал, то как мне возместят счастливые эмоции, которые я утрачу, перестав на неё смотреть? А её, между прочим, нарисовал мой Тимурчик своей маленькой рукой.

Как сейчас помню, он сидит с дедушкой такой важный возле детского мольберта. У каждого своя кисточка. Дед чертит контур, а Тим рисует все остальное. Тогда ему только-только исполнилось три года. Он держал кисточку левой рукой, окунал ее только в синий цвет и рисовал по холсту, как вздумается. В итоге самосвал, трава и облака вышли полностью синими, а вот колеса юный художник решил сделать квадратными и оранжевыми.

Я в шутку тогда сказала «он — творец, он так видит». Неважно какие там цвета должны быть на самом деле или где контур. Главное, что он делал, то что приносит ему радость.

— Тимур, Тим, иди сюда скорее, смотри кого я нашла! Помнишь его? — достаю покосившуюся и не совсем уже круглую мягкую игрушку — барашка из-под вакуумного пакета с вещами.

— Это же мой Мистер Шон! — Тим с криком несется ко мне. — Мама, где ты его нашла? Я думал, что потерял его. Я так скучал по нему. — ребенок крепко обнимает давно потерянную, но очень любимую игрушку.

И я радуюсь вместе с Тимом, что неожиданно смогла поднять ребенку настроение.

Тим так же, как и я, очень тяжело расстается с вещами. Особенно, если те хранят в себе хорошие и теплые воспоминания. С этим барашком мы ездили и на море, и ходили к доктору лечить зуб. Он для Тимура как друг, с которым ничего не страшно.

— Он лежал в ящике под моей кроватью. Давно сюда не заглядывала, а стоило. Переезд, оказывается, дело полезное.

Улыбка сына тут же меркнет. Не понимаю только это из-за того, что мы переезжаем или потому что мы будем жить втроём.

Начинаю по полной накручивать себя, что вообще открыла рот, но Тим вдруг подбегает ко мне и крепко обнимает.

Мои глаза мгновенно наполняются слезами. Я так соскучилась за этим. Еле держусь чтобы не разрыдаться.

— Мой родной, любимый сыночек, — осторожно обнимаю и глажу его по спине.

Страшно вновь сделать неверный жест, чтобы ребёнок снова не обиделся или не рассердился.

Сколько мы так обнимаемся не знаю. Может минуту, может пять.

Наша тактильная идиллия нарушается звонком моего мобильного телефона. Тим тут же убегает к себе собирать игрушки, а я пытаюсь отыскать среди гор картона, стрейча и полиэтилена свой сотовый.

— Алло! — отвечаю не глядя и плюхаюсь пятой точкой на кровать.

— Тимур будет есть пиццу с морепродуктами? Или ему просто сырную? — Олег в своем репертуаре. Ни «привета», ни даже простецкого «здрасте».

— И тебе не хворать.

— Так что насчет пиццы?

— Бери и ту, и ту. Но мы будем поздно, — в трубке слышны короткие «ту-ту-ту-ту», — Нам еще паковать столько вещей.

Он бросил трубку не дослушав.

И черт с тобой, Титов.

Дальнейшие сборы проходят интенсивнее. Злость, обращенная к Титову, помогает не сидеть на месте. На скорую руку сортирую вещи по категориям.

Набираю две сумки с маленькими вещами Тимура и ещё одну с игрушками не по возрасту. Завтра отвезу их к родителям и попрошу маму найти, кому это можно отдать.

Книги пакую в меньшие коробки, а для пледа нахожу место в дорожном чемодане.

Ух! Ящики под кроватью теперь тоже пусты.

Вытираю тыльной стороной ладони проступившие на лбу капельки пота. Умаялась немного. Но ничего. В спальне остаётся собрать содержимое ящиков письменного стола и можно переходить на кухню и паковать кухонную утварь.