Без особенныой цели или умысла я встал. Посидел на кровати, как Бумбараш. Потом, справедливо решив, что всё равно не усну, набросил халат и, включив компьютер, зашлёпал в комнату, служившую мне рабочим кабинетом, посмотреть, не пришли ли новые э-сообщения. Надо было чем-то заняться. «Если ничего толкового не обнаружится, – решил я, – смогу поиграть в электронную игрушку, чтобы потом, как следует уморившись, снова лечь и уснуть по-настоящему».

В полной темноте к кабинету меня уверенно вели отработанные за годы коридорные рефлексы, скрип паркетных половиц и набухший от искусственного компьютерного света воздух, выпирающий непослушной полоской из-под двери. Достигнув цели и отворив дверь, я, вместо того, чтобы выпустить свет на волю, сам попал в его ослепительную власть. Он неровно выливался из повисшего на уровне стола экрана, обрызгивал комнату то там, то сям, по привычному3 анти-архитектурному плану, менял её пропорции. Стены выпятились и трепетали синеватым оттенком, какой бывает в старой телевизионной сказке для малышей, углы наоборот углубились. Тень стула неряшливо перерезала толстый ковёр на две неравные половинки. Книжный шкаф низко плыл тёмным облаком.

Я сел за стол и открыл семейный электронный ящик. За прошедшие три часа там уже светилось три окошечка – три письма. Первое пришло из Африки, видео-открытка от Адель и Тимура. Судя по улыбкам и солнцу, у них всё было в порядке; Адель называла меня зайчиком и «Дими», и, говоря, что скучает, посылала мне воздушный поцелуй; из этого прямо следовало, что я был амнистирован и – что гораздо существеннее и глубже – был почти прощён. Малыш Тимур держал в руках большой плакат, на котором было неровно начертано, что этот плакат – постскриптум нашей несостоявшейся телефонной беседы… (узнал новое слово!) Постскриптум сообщал, что большие птицы, которых он ни разу ещё в жизни не видел, дрались из-за хлебных крошек, которыми он их угощал.

Второе окошечко оказалось ночной эротической рекламой. Вероятно, информация об отъезде одного члена семьи обрабатывалась рекламодателями со скоростью света; их расчёт строился на соблазнах, рождённых одиночеством. Однако меня ждало третье письмо…

В третьем же окошечке оказался сюрприз. А именно, обнаружил я в нем короткое сообщение на языке, который, как казалось, был польским. Во всяком случае – несмотря на латинский шрифт – славянским, поскольку смысл кое-каких слов я сразу уловил. А когда загрузил текст в переводчик, то через некоторое время получил следующую французскую версию:

«Уважаемый господин Р. Ко-оff. Мне необходимо с вами встретиться. Закажите на 15 число место на одну персону за столиком №5 в бистро „Элефантен“. Буду Вас ждать с 16 до 18 часов. Надеюсь, до встречи. Томас».

Я не знал ни Томаса, ни кафе «Элефантен». И ни с кем ни о чём не договаривался. Кто-то перепутал адрес? Или, может, спам? Такие предположения мог выдвинуть только человек, живущий в спокойном евклидовом мире и не ведающий, что окружающая его среда стала совершенно иной… Приключенческой!

На следующий день, в субботу, загадочное вечернее письмо дало мне возможность побездельничать иначе, как бесполезной игрой в шахматы. Я решил поискать кафе «Элефантен» в справочнике.

Следуя простейшему варианту, я посмотрел сразу во Франции; кафе не оказалось. В Польше – тоже не было. Помедлив, я открыл немецкую страничку и сразу же напал на искомое. От неожиданности и простоты решения я даже несколько разочаровался. Открыл файл и начал внимательно оглядывать интерьер загадочного заведения, организованный в стиле ретро.