Моргнув, Вера нехотя стёрла с лица улыбку и повернулась к Ковалевской. В уме летели отстранённые определения, которые могли сойти за чьи-то цитаты.

И не выдать её замирающее сердце с головой.

– Да, давай просто процитирую Шекспира, – пробормотала Вера.

– Только без палева! – распорядилась Ковалевская, постучав по столу ногтями цвета кислотного салата. – Чтобы сошло за твоё! Я понимаю: ты сейчас только стрёмные определения можешь дать, разойдясь со своим тревожником. Но ты уж сподобись, повспоминай конфетно-букетный!

Спрятав улыбку, Вера покладисто кивнула и вновь отвела скрывающий тайну взгляд.

Отводить взгляды и скрывать тайны, впрочем, уже начинало надоедать.

Сегодня Елисеенко опять поставил машину на дальней парковке и сбивчиво пояснил, что там «больше места».

Почему он так хочет, чтобы нас по-прежнему никто не видел?..

– Как много в этом слове – «любовь», друзья мои! – окрылённо вещала преподаватель, широко улыбаясь. – В ряду самых разносторонних понятий на свете любовь занимает одно из первых мест. И каждый носит в себе собственное понимание того, что такое любовь. Вот здесь, – ладонь преподавательницы замерла в центре её груди.

Группа обменялась взглядами, в которых было куда больше тоскливых надежд на скорый звонок, чем попыток отыскать «собственное понимание» для ватмана.

– Сколько бы нам ни было лет, – негромко продолжала риторичка, перебирая яркие браслеты, – мы беспрестанно ждём любви. Вы знаете, я верю, что мы «любим только раз, а после ищем лишь похожих». Мы ждём возвращения за столик на двоих, из-за которого когда-то шагнула та особенная любовь, что обещала нас не покидать. Шагнула – и растворилась во времени, забыв на столе лишь помятый фоторобот. И по нему мы обречены вечно искать её, хватая прохожих за рукава. Почему же мы так часто всю жизнь не можем найти, что ищем? – с расстановкой и придыханием проговорила преподавательница – как делала всякий раз, когда ждала ответ.

– Потому что мы помним пропавших в виде образов, но не находим слов, чтобы чётко описать себе их суть, – проговорила Майя, снова постучав ногтями по столу.

– Верно! – взревела риторичка, хлопнув в ладоши.

Задремавший Гайдукевич вздрогнул и ошарашенно заморгал.

– Порой, правда, чёткое описание надо, чтобы таких с тех пор избегать, – краем губ прошептала Уланова.

Ковалевская прыснула, опустила лицо и беззвучно затряслась.

Бьюсь об заклад, ты тоже вспомнила какого-то «тревожника».

Сосредоточиться на серьёзных доводах не получалось; в сердце плясали розовые бесенята со злободневных открыточек.

Преподаватель шутливо погрозила им пальцем и лукаво поджала губы.

– Вот, мои милые, в чём сила риторики, – воздев ладонь, объявила она. – Владеющий словом владеет миром! Если вы умеете подбирать точные слова, вы можете наладить связь с каждым сердцем; направить каждый ум; заглянуть в суть каждой души!

Так, постой, владыка мира.

– А это не иллюзия гиперответственности? – не успев подумать, в полной тишине брякнула Уланова. – Извините. Ведь в диалоге – и любом взаимодействии – всегда участвуют двое. Человек может оказаться не способен услышать даже виртуозно подобранные слова. Уши, так скажем, моют не все. Ты можешь вообще всё делать и говорить идеально – но ничего не выйдет: просто потому, что от тебя всегда зависит только половина.

Тишину прорезал вой звонка, но на дверь не обернулся ни один взгляд.

* * *

Тишина, ты лучшее из того, что я слышал4

Остановившись у лестницы, Вера стряхнула снег с рукавов куртки и замерла. Волосы на затылке млели от горячего елисеевского дыхания. Обернувшись, она положила ладонь ему на грудь – будто говоря «постой» – подняла палец и тихо произнесла: