Цепь оказалась довольно длинной, и скоро мне удалось определить габариты помещения, где я очутился. Стена с кольцом шла в глубину метров на пять-семь, она была неровная и шершавая и царапала руки соломой или прутьями, торчащими из глины. Другая – тянулась вдвое дальше, ее сложили из крупных пористых камней вроде пемзы, в зазоры между ними проходил палец, настолько большими они были. Сухой раствор напоминал помет и легко крошился. А из второго помещения накатывал теплый воздух. При входе в эту теплую комнату обнаружился кран, торчащий из стены, и я с наслаждением пил воду, которая имела странный привкус известняка и тины.

– Эй! – Я поднял руку.

Снаружи донеслись другие голоса, разговор шел на непонятном языке. Судя по шарканью ног, кто-то что-то втаскивал.

«Селямалейши, селямалейши…»

Это повторяли двое с голыми спинами, подтаскивая брикеты к порогу. Ударяясь об пол, мешки покрывались облаком пыли, и она клубилась в косом уличном свете.

Хлопнув ладонями, бородатый человек сделал жест: «Достаточно». Его голос звучал по-детски тонко. Человек расплатился с рабочими и спрятал огромный кожаный кошель в складках полосатого балахона. Я снова сделал шаг навстречу, но человек исчез из проема раньше, чем я успел открыть рот. Дверь захлопнулась, и в подвале воцарилась темнота.

Что с моей женой? Что с ними? От одной мысли внутри вспыхивал ослепительный свет, который разрывал беспомощной яростью, заставляя бросаться на запертую дверь, но та лишь безучастно дребезжала. Я лежал, уткнувшись в стену, и мычал от отчаяния. Засыпал и просыпался, и снова проваливался. Так прошло несколько часов или сутки, не знаю. Когда прямоугольник под потолком потускнел, снаружи снова послышались голоса, теперь их обладатели что-то обсуждали на повышенных тонах. Один голос, тонкий, я уже знал, а второй, хриплый и низкий, слышал впервые.

Дверь распахнулась, и я сощурился от света. Одетые в балахоны, двое мужчин смотрели на меня из-под капюшонов и напоминали недобрых сказочных существ. Второй, толстый, вытащил палку. Я шагнул ему навстречу и тут же упал от боли. Второй удар отбросил меня в угол. Толстый ловко поймал конец плетки и заулыбался. Оба они показали на вторую комнату:

– Иди.

Двух ударов оказалось достаточно, чтобы превратить человека в собаку – я покорно отполз туда, куда мне велели. Под собственной тяжестью крышка, которую они требовали открыть, съехала на пол. В печи гудело и металось желтое пламя.

То, что мне удавалось увидеть в дверном проеме, напоминало печальные видения – подобное человек видит во сне или полудреме. По этим картинам – например, по тому, есть ли тень от солнца на стене, – я научился определять время суток. Сырые полосы на глине говорили о том, что прошел дождь, а в ясные дни розовая поверхность искрилась.

Первый «тюремщик» приходил примерно три раза в неделю. Он привязывал черного ослика, груженного брикетами, и сам сбрасывал их. А потом садился на ступени и, наблюдая, как я работаю, ел. Косточки от фиников я подбирал и обгладывал, когда он уходил из подвала. А второй, «толстый», появлялся, если топливо заканчивалось раньше и пламя ослабевало. Неодобрительно бормоча, он сбрасывал несколько дополнительных брикетов и вынимал плетку. Когда ему удавалось ударить меня особенно сильно, его живот округлялся от смеха, и ткань одежды вываливалась из жировых складок. Это было его развлечение, бить меня. Первое время, чтобы увернуться от плетки, я забивался в дальний угол, но «толстый» все равно доставал меня. Однако вскоре мне удалось вычислить безопасное место, оно находилось у порога перед самым носом моего мучителя. Здесь «толстый» не мог поразить меня самым страшным местом плетки, жалящим кончиком. А сойти вниз и первый, и второй боялись.