– Громче, падре, – попросил солдат.

С раздувшимся от гноившейся раны лицом Пигафетта вцепился руками в поручни, смотрел на огонь. Ему казалось, вместе с кораблем они провожали погибших друзей, оплакивали по индейскому обычаю, сжигали останки.

– Прости, – повинился летописец неизвестно кому. – Жалкие трусы, мелкие душонки…

Пушки палили с траурными интервалами. Пожарище уплывало в море от застывших на якорях каравелл, увозило мертвых от живых.

Корпус «Консепсьона» застонал, развалился пополам. Пары воды с шипением смешались с дымом, взметнулись ввысь, растаяли в золотистом вечернем небе. Первая половина погрузилась на дно, оставила на поверхности посиневшего моря пену, черные обгоревшие доски. Вторая – перевернулась, выставила наружу покрытую водорослями обшивку. Издали она походила на тушу убитого кита, омываемую мелкими спокойными волнами.

Пушки перестали стрелять. Моряки смотрели в небо, где растаяла душа корабля.

– Мы все погибнем, как они, – мрачно предрек Пигафетта и отошел от борта.

Перед ним расступились, не проронив ни слова.

Утром с восходом солнца корабли взяли курс на юго-юго-запад, где по расчетам Карвальо лежали острова Пряностей.

Новый командующий оказался деспотичным и самолюбивым. Подобно Магеллану не советовался с кормчими, самостоятельно принимал решения. Второй капитан Эспиноса вследствие некомпетентности очутился в подчинении у Жуана, хотя тот выражал по отношению к нему знаки уважения как «равноправной персоне», а по существу на «Викторию» приходили приказы плыть за флагманом.

Авторитет Карвальо, основанный более на близости к Магеллану, чем на личных качествах, подкреплялся присутствием на «Тринидаде» опытных и уважаемых Франсиско Альбо и Хуана Баутиста де Пунсороля. С ними мог сравниться лишь Элькано, в прошлом колодник, капитан без корабля. На чужом судне под командой Эспиносы, он не играл значительной роли в экспедиции.

На горизонте появился остров Пангало (Негрос), населенный чернокожими людьми. Их голый воинственный вид, недружелюбное отношение к пришельцам, длинные копья с каменными наконечниками, первобытные дубинки, примитивные щиты напоминали воинство Силапулапу.

С каравелл трясли яркими тряпками, звенели колокольчиками, приглашали поменять их на свежие продукты. Дикари размахивали оружием, резко пронзительно кричали, подражали перепуганной обезьяне, отчаянно скалившей зубы перед пастью тигра. Дротики с костяными наконечниками полетели в сторону испанцев. Туземцев пугнули пушкой, после чего победоносно с достоинством повернули на юг. Вступать в сражение из-за десятка свиней не захотели.

Следуя почти перпендикулярно движению солнца, наткнулись на северное побережье крупного острова Минданао, обжитого малайскими племенами. Здесь путешественников встретили приветливо. Лодки с обнаженными индейцами без страха подплывали к кораблям, кружили вокруг, зазывали на берег. С бортов в баланги бросали бусы, осколки битых стекол. Взамен на палубы поднимали корзины с рыбой, связанных за ножки попарно кур, горшочки с рисом.

Поспешное бегство из гавани Себу помешало запастись достаточным количеством пресной воды. Пустые бочки сохли на жаре. Было бы неплохо выменять и продовольствие. Решили найти удобную гавань с рекой. Двигаясь в нескольких кабельтов вдоль побережья, вошли в прекрасную бухту Кипит, расположенную «на 8 градусах широты в направлении к северному полюсу и на 167 градусов долготы от демаркационной линии». По подсчетам кормчих «Тринидада», корабли проплыли от Себу 50 лиг.

Якоря упали на дно. Паруса подтянули к реям. В открытые люки портов высунулись жерла пушек, наблюдавшие за скользящими вокруг балангами. Запугивающего салюта не произвели, намеревались скорее убраться восвояси.