Иногда в гости к Магеллану приходил отец Антоний с богословской книжкой или ужасным известием об отступничестве от истинной веры тех, кого назовут протестантами. На землях северной и восточной Европы крепло чувство национальной независимости, иного понятия Божественного Промысла, критической оценки деятельности церковных служителей. Выпучив маленькие глазки, священник срывающимся голосом рассказывал о вопиющем беззаконии еретиков, отказавшихся чтить останки святых.

– «Почитание мощей, – говорят отступники, – унижает достоинство Господа Иисуса Христа, единого ходатая Бога и человеков. Его заступничество в этом случае признается недостаточным». Но ведь святые молятся за нас на основании ходатайства Господа по силе принесенной Им жертвы, а не вопреки этому, – возмущался Антоний. – Апостол Иаков учил: «Молитесь друг за друга!», Павел просил верующих молиться за него. Неужели они унижали достоинство Иисуса, считали Его посредничество недостаточным? Еретики говорят нам: «Почитая святые мощи, вы чтите мертвое вещество». Мы уважаем не мертвое вещество само по себе, а живую силу Святого Духа, сделавшего мощи нетленными, целебными, дарующими чудесные избавления от недугов и болезней. Что вы на это скажете, сеньор Магеллан?

– С появлением еретиков мои доходы не изменились, – говорил Фернандо. – Что касается целебных свойств мощей, то я больше верю порошкам дона Педро.

– Это святотатство! – не унимался капеллан и вновь спорил с еретиками.

Офицер посмеивался, подбрасывал сомнения в молодую душу, с удовольствием следил за полетом мысли богослова. Когда Антоний успокаивался, они читали вслух полученную из Севильи книгу дальнего родственника Магеллана, состоявшего на службе у испанского короля. Она называлась «Книга Дуарте Барбосы», рассказывала об увлекательных приключениях в южных морях.

Дождь шелестел на улице, ветер бросал в стекло гроздья крупных мутных капель. Запертое в топке каминной решеткой, оранжевое пламя рвалось в комнату. На столе играли гранями стаканы. С жареной курицы на латунный поднос стекал жир. После ужина гость вынимал из кармана любимую книжку, – «Песнь песней» царя Соломона, влажными от счастья глазами читал кощунственные в своей прелести строки:

«Голова его – чистое золото; черные волнистые кудри – как ворон.
Глаза – как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке, сидящие в довольстве.
Щеки – ароматный цветник, гряды благовонных растений;
Губы – источающие текущую мирру лилии;
Руки – усаженные топазами золотые кругляки;
Живот – обложенное сапфирами изваяние из слоновой кости;
Голени – мраморные столбы на золотых подножиях…»
(Песн. П. 5, 11–15).

– Это все о Нем, о Господе нашем Иисусе Христе, – восхищался юноша. – Послушайте, как прекрасны поэмы! Книга посвящена матери Церкви и Господу. Нет на свете более возвышенной любви, трепетной, нежной, девственной:

«Как ты, возлюбленная, прекрасна и привлекательна
твоею миловидностью!
Твой стан похож на пальму, груди – на виноградные кисти.
Подумал я: влез бы я на пальму, ухватился за ветви;
Твои груди были бы вместо кистей винограда, а запах от ноздрей,
как от яблок»
(Песн. П. 7, 7–9).

– За что ухватился? – подзуживал Фернандо.

– За пальму, – пояснял смутившийся Антоний, – за Церковь христианскую.

– А «груди – виноградные кисти» чьи? Церкви или Девы Марии? Священник становился пунцовым, отворачивался в сторону, читал строки, попавшиеся под руку:

«Вот зима уже прошла;
Дождь миновал;
Цветы показались на земле,
Время пения пришло,
Голос горлицы слышен в нашей стране;
Смоковницы распустили почки,
Виноградные лозы издают благовоние.