Поэтому об упоминавшемся смехе победителей, столь радовавшем А. В. Луначарского, в наши дни несколько иначе скажет Вл. Максимов: «Самое ужасное – это, что выросло поколение, которое научилось смеяться над тем, что было истинно, свято и серьезно. Не бояться научили, не любить или даже ненавидеть, а смеяться». В одной из телебесед «Пятого колеса» Вл. Бахтин увидел корни упадка культуры русского языка в литературе и – главное – в обыденной речи, ее засоренности вульгаризмами и матом – в затянувшейся карнавализации. Революция 1917 года принесла смену мест верха и низа культуры, святого и низкого. Ситуация, типичная для карнавала, но карнавал – дело временное, он кончается, и все возвращается на свои места. В советской же действительности этот карнавал затянулся. В нем раз за разом подвергались осмеянию и оплевыванию практически все ценности культуры. Что же удивляться, что выросло уже не одно поколение, не имеющее за душой ничего святого, своего, лишенное дома души (впрочем, и дома просто – тоже), но зато способное утопить в иронии практически все. Не одно поколение глумливых самозванцев, провалившихся в бездонную пустоту man.

Русская культура и особенно – литература внесли несомненный вклад в изучение смеха как существенной грани отношений людей. Они сделали смех во всем его разнообразии мощным инструментом исследования человеческой души и ее динамики, заклеймили надменно-холодный, цинически глумливый смех. Но жизненная практика российского смеха показательно нигилистична. Английский смех построен на языковой игре, французский – концептуален, игра ума, немецкий – ситуационен, игра положений. Их man безличен. Русский смех – личностно направлен, безапелляционно врывается в трагичность личностного бытия, беззащитного перед man. Да и российский man особенно коллективистски агрессивен к личности, способен и Христа на кресте осмеять. Показательны в этом плане и народный юмор и литературные эпиграммы – безжалостные именно к личности, в нее и по ней бьющие.

В книге еще будет специальный разговор о природе самозванства в российском и советском духовном опыте, причинах особой глумливости российско-советского смеха, его направленности именно на личность другого, жестокого его осмеяния. Пока же стоит отметить, что чем более продвинут этнос в направлении гарантий прав личности, ее достоинства, тем менее глумлив смех, тем реже он направлен на личность, тем реже он вообще направлен на другого и тем чаще на самого себя, тем реже хохот и тем чаще встречается улыбка – наверное, перепад информационных потенциалов у людей компетентных невелик. Шутка. Но тем не менее одним из достижений мировой цивилизации и культуры является наличие сдержаности в смехе. Еще в Античности звучали призывы «ограничить предмет смеха»[60].

Показательны известные рекомендации Д. Карнеги желающим приобретать друзей и умение влиять на других людей: не высмеивать других, а подчеркивать собственную несостоятельность, почаще смеяться над собой. Гуманный, цивилизованный смех направлен на объединение, а не разъединение, не на осмеяние личности, а наоборот – на подчеркивание того, что этот человек выше некоторых своих слабостей и недостатков, не сводим к ним. И, разумеется, такой смех направлен не столько на других, сколько на самого себя.

Индивидуально-личностный смех – сравнительно позднее достижение цивилизации. Он выделился из массово-ритуального торжества man, запрограммированного архаическими обрядами публичного смеха, и стал существенным фактором культуры лишь с Возрождения, с возникновением интереса к индивидуальной духовной жизни, развитием печати, авторского права