В начале XX века масса поглощает дешевые брошюрки, журнальчики, «дамские» любовные романы, первые кинематографические зрелища, бульварное чтиво о непревзойденном сыщике Нате Пинкертоне и о различных «преступлениях века». Определенному слою людей хочется, чтобы «чуть-чуть попугали могилой и чуть-чуть пощекотали хихиканьем» (20, с. 263). К.И. Чуковскому буквально вторят множественные мемуарные книги о начале века: B. П. Катаева (1897–1986), Е.Л. Шварца (1896–1958) и других авторов. Читаем у Вениамина Каверина: «Брат Саша начал читать сразу с Шерлока Холмса, но не конан-дойлевского, с непроницаемо костлявым лицом и трубкой в зубах, а санкт-петербургского, выходившего тонкими книжками, стоившими лишь немного дороже газеты. Эти тоненькие книжки были, по слухам, творением голодавших столичных студентов. Вскоре к Шерлоку Холмсу присоединился Ник Картер, хорошенький решительный блондин с голубыми глазами, и разбойник Лейхтвейс, черногривый, с огненным взглядом, в распахнутой разбойничьей куртке, из-под которой был виден торчавший за поясом кинжал. Украденные Лейхтвейсом красавицы в изодранных платьях и с распущенными волосами были изображены на раскрашенных обложках» (3, с. 102).

Писательница Мариэтта Шагинян (1888–1982) тоже не забыла свое детское впечатление о массовой литературе Серебряного века и любимого героя Ната Пинкертона: «Он, конечно, был пятачковым лубком и пошлостью. Им зачитывалась улица, уличные мальчишки, проститутки, парикмахерские подмастерья. Но я покупала и читала – и отрицать это не могла» (21, с. 406–407).

Бурно говорят и читают о распутстве и оргиях, о сладострастных удовольствиях и «красоте» порока (как у С. Городецкого (1884–1967) в сборнике «Кладбище страстей», где он рассуждает о свальном блуде). Верность, семейная тишь – не в моде. Зато в моде не столько любовные, сколько эротические страсти. Д. Быков замечает, что даже у М. Горького «чуть ли не в каждом втором рассказе» присутствовал «напряженный эротизм» (8, с. 83). Юноши почитывают у М. Кузмина (1875–1936) о «мужской любви», девушки у Л.Д. Зиновьевой-Аннибал (1865/1866-1907) – о «любви женской», и все у М. Арцыбашева – о любви свободной. В эмиграции Игорь-Северянин (1887–1941) вспоминал:

(22, с. 357).

Журнальчики переполнены полуприличными картинками, иллюстрациями с роковыми красотками в «смятых кофточках, сползающих с плеч». Еще «труженица» Настя в пьесе М. Горького «На дне» зачитывалась историями о страстных поцелуях, и только ее предмет обожания все время двоился – то ли Гастон, то ли Рауль. Прекрасный комментатор времени, поэт Саша Черный в стихотворении «Песня о поле» характеризует новую тему в литературе раскрепощения плоти:

(23, с. 74).

Бурлила окололитературная и околотеатральная жизнь: горели сумасшедшие ночи в Петербурге и Москве, которые заглушали тоску и ужас жизни. «Пир во время чумы» – не только название картины Александра Бенуа, но и устойчивое ощущение времени. Литературные вечера, балы и маскарады, Английский клуб и кружки поэзии, салоны и литературно-художественные «братства», «среды» и «субботы» в частных домах и общественных местах, «синие вторники» у Тэффи (1872–1952), первые «капустники» в МХТ, бдения на «Башне» Вячеслава Иванова (1866–1949). В знаменитом московском Литературно-художественном кружке по вторникам собирались вместе реалисты и символисты и устраивали не только шуточные диспуты, но и