Очень важную и, на наш взгляд, базовую мысль про Сада (и шире – феномен садизма) высказала Симона де Бовуар[17]:
У него не было ни малейшего желания отвергать привилегии, дарованные ему происхождением, положением в обществе и богатством жены. Тем не менее все это не могло принести ему удовлетворения. Он хотел быть не только общественной фигурой, чьи действия регламентированы условностями и заведенным порядком, но и живым человеческим существом. Было только одно место, где он мог обрести себя в этом смысле, и это была не супружеская спальня, а бордель, в котором он мог купить право отдаться своим фантазиям. Это было общей мечтой большинства молодых аристократов. Отпрыски идущего к упадку класса, некогда обладавшего реальной силой, они пытались символически, в обстановке спальни, вернуть к жизни статус суверенного деспота-феодала. Сад тоже жаждал иллюзии силы[18].
Эта очень важная мысль о феномене садизма как рудимента социального господства красной нитью проходит через истории многих серийных убийц прошлого и настоящего. Вне контекста сексуальных перверсий (хотя не исключаем, что и с ними тоже), эта данность имела место и в кровавых кейсах русских современников французского маркиза, о которых далее пойдет речь.
ЕСЛИ РАССМАТРИВАТЬ СОЦИАЛЬНЫЙ ФЕНОМЕН СЕРИЙНЫХ УБИЙЦ-ОДИНОЧЕК, ТО ОН ПОЯВИЛСЯ В МИРЕ ВМЕСТЕ СО СТАНОВЛЕНИЕМ ИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА.
Вот как об этом рассказывает социальный психолог Владимир Плотников:
Под серийными убийцами мы имеем в виду современных преступников, поэтому тут надо обратиться ко второй половине XIX века и эпохе индустриальной революции. В этот период сложился город, современный урбанистический социум, современные социальные классы – пролетариат, буржуазия, появились соответствующие формы общественного потребления, офисы, рестораны, дома-казармы для рабочих. В песне группы AC/DC Night Prowler, которой вдохновлялся один американский серийный убийца[19], описывается городской хищник, который берет нож и охотится на женщин, когда на город опускается тьма. Современные серийные убийцы стали возможными в данной социальной среде, а до этого исторического периода говорить о них как о нынешнем явлении сложно.
Несмотря на это (и то, что само понятие «серийный убийца» было введено в лексикон лишь во второй половине XX века[20]), прототипы нынешних серийных маньяков существовали и раньше. Одним из первых известных серийников в России, судя по упоминаниям в исторических публикациях и других документах, стала московская помещица Дарья Салтыкова (1730–1801). Из любви к насилию она погубила десятки своих крепостных, находящихся в ее власти. Жертвы были преимущественно женского пола, в том числе девочки 11 и 12 лет. В один ряд с Салтычихой (так в народе прозвали Салтыкову и невольно атрибутировали само явление) можно поставить эксцентричного аристократа Николая Струйского (1749–1896)[21], княгиню Анну Шелешпанскую (1761–1814), а также помещиц Ольгу Брискорн (1773–1836)[22] и Гонорату Стоцкую (первая половина XIX в) – они вошли в историю как эксплуататоры-истязатели, а некоторые как многоэпизодные убийцы.
Можно предположить, что их поведение определяло крепостное право в России, наделявшее аристократию полноценным аппаратом контроля над крестьянами. Говоря об этом явлении, нельзя не вспомнить слова британского историка Джона Дальберга-Актона: «Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно». Крепостные хоть и не являлись рабами в чистом виде (формально они находились не в собственности помещика, а лишь были закреплены за его землями, отдавая ему часть своего дохода), их систематически подвергали физическому насилию, наказывая кнутом и рублем за бегство или ослушание. Например, Соборное уложение 1649 года закрепило бессрочный сыск беглых крестьян, этим же документом была закреплена их потомственная «вечная крепость». А в 1675 году крепостных разрешили продавать без земли, в середине XVIII века помещики получили возможность ссылать своих крепостных в Сибирь и на каторжные работы.