Если я сидела на крыльце – дальнобойщики мне улыбались, махали рукой, угощали конфетами и пряниками. Я воображала, что, когда вырасту, выйду замуж за дальнобойщика в джинсах и с золотыми зубами.

Но пока я просто хотела попасть на крыльцо, куда меня не пускала бабушка, для которой в силу её возраста дальнобойщики были уже не актуальны.

Помню, я сижу на полу и играю в куклы, а точнее – произвожу над ними зверские манипуляции. Все мои куклы скальпированы, а их глазные механизмы подвергнуты тщательному исследованию. Это увлекательно, но сейчас я только делаю вид, что забавляюсь куклами, на самом же деле чутко жду, когда бабушка начнёт дремать, еле слышно похрапывая.

Дождавшись нужного момента, я тихонько подползаю к двери и там жду ещё несколько минут, не окликнет ли меня бабушка. Если она меня не зовёт, я встаю на четвереньки и начинаю таранить дверь головой. Делаю я своё подлое дело почти бесшумно и не бьюсь в дверь со всей дури. Тут главное – упорство. Я пристально слежу за тем, как щель между дверью и косяком расширяется от каждого упрямого толчка. Иногда останавливаюсь, чтоб передохнуть и послушать, не проснулась ли бабушка. В конце концов бастион побеждён, и я оказываюсь на крыльце.

Солнышко, тёплые деревянные доски, ветерок – я счастлива, но ненадолго: приходит бабушка, уносит меня в комнату, и всё повторяется сначала.

Только мама удивляется, когда возвращается с работы: отчего у меня лоб в синяках? Бабушка рассказывает о моих «подвигах». Мама качает головой. Лоб и правда болит. На несколько дней бастион заброшен.

Когда мне исполнилось шесть лет, мы с мамой впервые поехали в санаторий, чтобы вылечиться, чтобы я стала здоровой и нормальной.

В санаториях я столкнулась с ведьмой, от которой мне досталось: седая старуха в белом колпаке с золотыми зубами – нянечка. Её звали тётя Валя. Мне кажется, это она хотела съесть всех детей в лесу, в пряничном домике, в мрачной сказке братьев Гримм, потому что пряники были ей не по нраву – она предпочитала есть детей. Когда она улыбалась, мне становилось страшно.

Попасть в вожделенное медучреждение можно было, только дав взятку в горздраве, который распределял путёвки. В ту пору мама работала то кассиром, то диспетчером бийского аэропорта, она могла помочь купить любой авиабилет – дефицитный товар. В СССР билеты на самолёт стоили недорого, но купить их в Москву, или Ленинград, или Сочи было практически невозможно.

Поэтому за авиабилет маме предлагали какой-нибудь востребованный товар: ткань, посуду, продукты. Все эти сокровища она несла в горздрав знакомой тётеньке, а потом волшебным образом на меня в поликлинику приходила путёвка, и мама, прихватив сестру, отвозила меня на лечение. Мне повезло: мама ухитрялась достать путёвку дважды в год, отправляя меня в санаторий: один раз в Барнаул и один раз под Курган. Из-за моей реабилитации семья была лишена многих земных благ: сервизов, сапог, люстр и других приятных сердцу вещей, которые мама бросала на жертвенный алтарь лечения. Меня в этом никогда не упрекали. Разве что вскользь.

Тогда курс лечения в санатории продолжался три месяца, и родители с больными детьми не оставались – такие правила. Поэтому дома шутили, что я еду, как юный Ленин, в ссылку. «Как Ленин» – потому, что наше наивное советское сознание не подозревало о других ссыльных людях.

Конечно, в «ссылках» бывали исключения – «счастливые мамаши», мужья которых работали, и поэтому такие мамочки могли снять квартиру и устроиться нянечками или работницами на кухню, чтобы приглядывать за своими чадами. Но таких «благополучных» было крайне мало. В основном все были, как я – оторванными от семьи один на один с персоналом и сверстниками.